Одно мое тело продолжает лежать на тахте, одна рука свешивается, вторая разогнулась, и ее кисть легла куда-то в район паха, второе плавно переставляет ноги, выходя из больницы.
Я сажусь в троллейбус – обычный троллейбус, производства «ЮжМаша», каких множество ездит по городам Украины, и еду домой.
Домой…
А где теперь мой дом? Мы все привыкли считать, что дом – это какое-то конкретное место, четко обозначенное на карте, простое и понятное, как копченое сало. При этом каждый человек хотя бы раз проходил через то, что стремление вернуться домой оборачивается болью, потому что возвращаться некуда. Дома нет.
Я не знаю, куда мне ехать. Мой дом – и только сейчас, увидев эту ужасную четкую полосу на боку Ханны, я понял это со всей отчетливостью, – мой дом был там, где Ханна. И теперь, если следовать этой логике, мой дом в морге – безжизненном, тусклом здании с белыми коридорами, выложенными кафельной плиткой, лампами дневного света и с уборщицами, шлепающими мокрой тряпкой по ночам.
Все очень просто.
На самом деле мне некуда ехать.
Одно мое тело – тело, за спиной которого целая жизнь, провинциальная школа, Институт внутренних дел, опыт оперативной работы, раскрытия преступлений и покрывания своих, а также шантажа своего руководства, – лежит на тахте все в той же позе. А второе, за спиной которого находится совсем другая жизнь, хотя там есть и такая же точно школа, и похожее учреждение для получения среднего специального образования, и даже нарушений законодательства Украины не меньше, – поднимает глаза. Тело поднимает глаза от коленей, чтобы посмотреть вперед, перед собой, по ходу движения троллейбуса, и видит перед собой другое тело.
Это тело шахтера.
Я не могу вспомнить его имя – хотя кто вообще помнит имена шахтеров?
Но я знаю, что видел его в забое.
И мое тело видит, как тело этого шахтера достает правой рукой из кармана нож – небольшой, но очень красивый и, видимо, остро наточенный, лениво блеснувший на солнце, – и смотрит прямо на меня. Мое тело пытается оглянуться по сторонам – не видел ли кто, что случилось, но вокруг мало людей, а те, кто есть, слишком заняты сами собой и не смотрят на каких-то шахтеров, сидящих возле окна. Мое тело снова поворачивает голову к парню напротив и вопросительно смотрит на него.
– Ты когда-нибудь видел, как режут человека? – спрашивает он.
– Что? – переспрашиваю я.
Он повторяет спокойнее и размереннее свой вопрос: не видел ли я когда-нибудь, как человека режут ножом? Он выглядит по-деловому, так, словно собрался продать мне ботинки и интересуется, какой у меня размер.