— Месяца полтора-два пути, — объяснил мистер Уорсингтон и добавил, что в Америке миледи будет вне опасности. Компания берет на себя все, в том числе ходатайство об отмене или отсрочке приговора. А раз манор перейдет в другие руки, печать шерифа его не коснется.
— Я слышала, там есть золото? — спросила леди Элинор, раздувая ноздри.
— Есть многое лучше золота, миледи, — вмешался Джойс. — Маис, рыба, пушнина, лес, табак…
— Табак — это хорошо: он в цене, — заметила леди Лайнфорт. — Остальное меня не интересует. А кто будет им заниматься — мои бездельники, что ли?
Агент сказал, что можно купить черных невольников или через плимутскую компанию нанять по контракту английских переселенцев, а то и каторжников.
— Решено: еду! — хлопнув в ладоши, весело сказала леди Элинор. — И без промедления, иначе сюда нагрянут помощники шерифа с бейлифами, и вся эта чертова свора засадит меня в каталажку, пока не выплачу штраф. По-моему, королю Чарльзу не повезло с «корабельным налогом», вот он и дерет с кого может. В путь, джентльмены!
С этого времени я только и слышал: «Бэк, бумаги! Бэк, подписи! Расписки, печати!» Было непонятно, кто я такой: клерк манора, клерк плимутской компании или судовой клерк — да, уже стало известно и судно, на котором мы отплывем, оно называлось «Красивая Мэри». Но провалиться мне, если я знал, кто будет платить мне жалованье! А ведь нам с бабкой предстояло раскошелиться не на пустяк — на двадцать фунтов стерлингов штрафа, да и переезд обойдется недешево. Продавая дом, часть скота и инвентаря, бабка отчаянно торговалась с Патриджем из-за каждого фартинга, а тот… где там былая любезность, улыбки, поклоны! Этому пройдохе неслыханно повезло. Он не только почти даром положил себе в карман Соулбридж — к нему отходили и земли отбывающих в Америку переселенцев, в том числе надел моей бабки. Коттеджеров он согнал с болота, и многие, прежде не думавшие ехать, смирились и подали прошение плимутской компании.
Только теперь мне приоткрылась жизнь обитателей болота. Нужда, вопиющая нужда! Забежишь по делу в какой-нибудь домишко: стены из гальки, кое-как слепленные глиной пополам с навозом, еле держатся на остове из досок; крыша из гниющего тростника; дверь, как принято у нас, покрытая резьбой, вся источена червями. Ни стола, ни стульев, ни посуды, ни постели: охапка соломы, и все. А дети? Раскрытые, как у совят, рты, грязный палец во рту… Едал ли я когда-нибудь их «конский хлеб» — овес, горох, бобы и желуди вместе? Да я и за пищу-то его не считал, а ведь жил в деревне, где человек сто только им и питалось. Как таким не рваться в Америку!