Репутация человека, само собой, зависит от его добрых дел. А также — от усердия, с которым он докладывает о них каждому встречному.
Изречения Питера Джойса
В 1636 году господь, видно, спохватился, что забыл про нашу деревеньку, и ниспослал на Стонхилл кучу событий. Больше, чем требовалось.
А началось с того, что утром 18 июля воздух несколько раз рвануло так, будто ураган располосовал парусину, и мистер Патридж погнал меня из господской конторы на берег — узнать, что случилось. Я и побежал. Бормочу: «Помяни, господи, царя Давида…»
С высоты береговой скалы, где я остановился отдышаться, я не увидел в Ла-Манше никаких судов. С этой стороны горизонт пустовал. Небо над заливом было неласковое, непричесанные тучи окутали его в несколько слоев, точно вороха овечьей шерсти. Метла юго-западного ветра сметала их дальше, а с ними и воду, и там, где по ней прохаживались ее длинные прутья, оставались темные проплешины. Ныряя почти у моих ног, горланили чайки. Все будто спокойно. И вдруг снова разрыв…
Залпы — вот что это такое! Но откуда? Я подошел к сигнальной мачте, которая была укреплена на верхушке скалы, сбросил башмаки и полез по мачте наверх. Не успел я добраться до бочонка на верху мачты, у ее подножия появился этот тип.
Как в страшной сказке: откуда ни возьмись — вот он, дюнкеркский пират. Что это не голландец, а пират, было ясно как день: голландцы часто ловили рыбу у наших берегов, мы уже насмотрелись на медные пуговицы их камзолов. Бывало, голландский флот преспокойно топил суда дюнкеркцев в наших гаванях. Бывало и наоборот.
Изысканно он был одет, мой пират. Разноцветная куртка, штаны, берет состояли сплошь из разрезов, продольных и поперечных; на штанах висели ленточки и бантики, зато рожа была такая, что, если приснится, заорешь благим матом. Он направил на меня дуло пистолета размером с пушечное жерло и знаком пригласил спуститься. Спорить мне что-то не захотелось. Я слез с мачты. Он не стал тратить слов, чтоб мне представиться, — накинул на мою шею петлю из крепкой пеньки и ударом каблука внушил мысль спуститься к прибрежной черте. Сам следовал сзади, держа меня на привязи. Дамы так водят ручных обезьянок.
Мы направились вдоль берега. Идти босиком по прибрежной гальке очень неприятно, но башмаки мои остались у мачты, и некому было пожаловаться на такое обращение: берег был пуст.
Откуда появился второй пират, мне неизвестно. Может, из-за развалин часовни? Этот новый был худ и долговяз. Широкий ремень туго охватывал потертую кожаную безрукавку и делал его похожим на отощавшую осу. На нем была шляпа с безотрадно отвисшими полями и ощипанным пером. Он внимательно оглядел меня, прошел мимо, и я услышал, как они с моим пиратом заговорили на своем тарабарском языке. А мне что. Я себе иду. С меня хватит и одной радостной встречи.
