Но как? С обычной куклой все было бы просто, но эта-то живая! Наверняка есть какой-то способ заставить ее умереть. Ну, конечно! Я вспомнила наш с Наташей разговор в музее кукол, кучу кукольных голов, рук и ног, сваленных в углу мастерской. Я постаралась припомнить все детали и, кажется, мне это удалось. Теперь я знаю, как избавиться от Лилибет…
Я нашла ее там, где и ожидала – в зеленой комнате. Лилибет выглядела жалкой и совсем не напоминала живую девочку. Она безвольно болталась в моих руках, пока я волокла ее в свою комнату, а потом запихивала в шкаф. Для верности я заперла его на ключ, чтобы кукла не вздумала сбежать. Она и не собиралась, лежала бесформенной кучей на пыльном дне шкафа и смотрела на меня неподвижными стеклянными глазами, в которых что-то блестело. Мне показалось, что это слезы.
Мне было немного боязно оставлять Розалию Львовну одну в доме, но я тешила себя надеждой, что кукла не сможет самостоятельно причинить ей вреда. До заката я вернусь, а пока оставалось только уповать на удачу.
Я не хотела признаваться себе в том, что у меня не хватает решимости убить куклу, особенно теперь, когда она даже не может защищаться, и убеждала себя в том, что у меня остались еще кое-какие дела и немного времени. До того, как зайдет солнце, можно не беспокоиться, никуда она не денется из запертого на ключ шкафа и никто ее здесь не найдет.
Уходя, я еще раз обежала дом, убедилась, что он пуст и тщательно заперла на ключ входную дверь.
Мне нужно было обдумать столько разных вещей, что я просто не знала, с чего начать. Казалось, я разобралась во всех хитросплетениях преступления. Трудно было поверить в существование ожившей куклы, тем более, в то, что она непостижимым образом испытывает ко мне симпатию, утверждая, что когда-то была моей любимой куклой. Все может быть, но, сколько бы я ни напрягала память, я не могла припомнить Лилибет. Никого из родственников, которые могли бы помочь освежить память, не осталось в живых, а я помнила только то, что игрушек у меня в детстве было множество – отец баловал единственную любимую дочку. Вот Маришку я помню отлично. Эта кукла, вся в бантах и оборках, с тугими платиновыми кудрями, умела ходить и говорить, я возилась с ней до первого класса, и даже, пойдя в школу, не забыла своей любимицы. Мы вместе делали уроки, причем я, разыгрывая строгую учительницу, тщательно проверяла «уроки», накорябанные в самодельной крошечной тетрадочке и строго ставила оценки Маришке за собственноручно допущенные ошибки.
Детские воспоминания вызвали у меня улыбку, но сегодняшний кошмар не располагал к сентиментальности.