Тут уж я выкладывал не все. Мол, плохо знаю. Мог бы, конечно, рассказать о том, что отложилось в памяти – о толстых, в палец толщиной, железных прутьях на окнах, о прочных дверях с железной обивкой, о море, которое недалеко, и о реке поблизости, но оно мне надо? Читал, слава богу, что была у Иоанна Васильевича задумка по его освобождению, а возглавить этот летучий отряд мне что-то не улыбалось.
Но самой животрепещущей темой в наших разговорах была, разумеется, Речь Посполитая. Еще бы ей не быть актуальной, когда послы короля Сигизмунда продолжали сидеть в Москве, ведя переговоры.
– Стало быть, на цыпочках нужную мысль надобно подводить, чтоб человек решил, будто она не чужая, а его собственная? Хорошо бы,- припомнил он как-то наш разговор и с тоской протянул: – Не будь послов, так я бы за месячишко успел, а ныне уже никак не получится – времени нет. А как побыстрее, не ведаешь?
Я пожал плечами:
– Одно могу сказать: тогда лучше и не пытаться – все равно не переупрямить, а гнев вызовешь. Получится лишь хуже.
Имени этого человека никто из нас по-прежнему вслух не называл, хотя оба прекрасно понимали, о ком идет речь.
– На меня кричать не посмеет, – уверенно заявил Висковатый.
– Может, и не посмеет, но обиду за то, что осмелился перечить, затаит наверняка, а потом припомнит.
– И что? – Дьяк вновь надменно вскинул подбородок,- Я не Ванька Федоров, да и прочим не чета. Это воевод, хошь и умелых, на Руси с избытком, а думных людишек наперечет. Меня в опалу отправить – с иноземными послами вовсе некому станет речи вести. Разве что Ондрюше Васильеву, да и тот моими глазами на все глядит, даром что головой в Посольском приказе числится. По старым дорожкам идти он сумеет – спору нет, а новых ему не проторить, нет.
– Так ведь он иначе считает – будто умнее всех прочих, а остальные так, холопы. Возьмет да решит, будто и впрямь без всех обойдется – и без Васильева, и даже без тебя,- попробовал я опустить Висковатого на землю – слишком высоко он вскинул свою бороденку, но вызвал обратную реакцию.
Из моих слов Иван Михайлович уловил лишь одно – «холопы», которое возмутило его До глубины души. Он даже не поленился слазить в стоящий позади небольшой шкафчик и извлечь из него переплетенную в алый бархат тоненькую книжицу. Протянув ее мне, он возмущенно заметил:
– Сам чти. Здесь все о нашем роде: и откуда пошел, и как моих пращуров величали,- Не дожидаясь, пока я ее раскрою, он принялся цитировать – судя по всему, текст он помнил назубок: – «В лето 6706' князь Ширинской Бахмет, Устинов сын, пришел из Большой Орды в Мещеру, и Мещеру воевал, и засел ее, и в Мещере родился у него сын Беклемиш. И крестился Беклемиш, а во крещении имя ему князь Михайло, и в Андреевом городке поставил храм Преображения господа нашего Исуса Христа и с собой крестил многих людей. Внук же его, Юрьи Федорович, пришед из Мещеры к великому князю Дмитрею Ивановичу со своим полком, и пошед с ним на Дон, и не от- ступиша пред погаными, но яко вепрь яро разиша басурман безбожнаго царя Мамая, понеже дух не испустиша от ран тяжких». А ведомо ли тебе, синьор Константино,- все больше распалялся он,- что и сын Юрьи князь Александр, и сын Ляксандры Константин, и сын Константина Семен, прозванный за великий ум Долгой Бородой, и далее сызнова Юрьи, а опосля него дед мой Дмитрей, все честно служили московским господарям, а коль была в том нужда, то и живота своего не щадили?!