Вот уж удружил так удружил, парень! Стало быть, босой поход малахольного юродивого до ближайшей деревни отменяется напрочь! Ну молодца!!!
– Это я его там выронил, когда ты мне палкой заехал,- пояснил он виновато,- Ну а как ты учал кричать, чтоб я выходил, то и вовсе служатся, вот и… Ты уж не серчай, батюшка, что я всего принесть не смог. Они твою одежу на себя напялили, а Паленый, коему порты при дележе достались, решил их опосля обрезать, велики они ему, а пока в сторонку отложил, да пианству непотребному предался. И Софрону поршни твои велики – больно могутная у тебя нога, батюшка.
Ну это он загнул насчет ноги. У меня сорок второй размер, чтоб влезал на шерстяной носок – разве ж это «могутный»? Поглядел бы он на сорок пятый – сорок шестой у современных акселератов. Хотя да, по нынешним временам и впрямь большая. А что ж это за дрянь мне туда остроносый напихал? А, нуда, носить собирался, так чтоб на ноге не болтались, вот он и…
– А уж как они уснули, я твои порты вместях с поршнями и прихватил.
– Куртка тоже велика небось? – поинтересовался я как бы между прочим, с удовольствием напяливая ее на свои продрогшие плечи.
– Кто? – поначалу не понял Апостол, но потом догадался и пояснил: – Не-е, кафтанец Серьга тебе повелел передать. Они ж не токмо тебя сонным зельем угостили, ему тоже досталось. А он, егда проснулся, такой крик поднял – мол, вовсе креста на вас, христопродавцах, нет. Разошелся нешутейно. Я, грит, от свово боярина ушел, но совесть свою с собой прихватил. Мол, думал, вы и впрямь воинники за правду людскую, ан зрю – лиходеи, а боле никто. Потому я и припозднился – те-то все удрыхли, а Тимоха все близ нашей норы сидел, думу думал. Опосля я насмелился, тихохонько выполз да бочком-бочком, а как саженей десять пробрел, он голос и подал. Грит, не таись, Апостол. Дело славное затеял, да исчо кафтанец ему снеси и передай, чтоб зла не помнил, не все людишки на Руси таковские. И назад, сказывал, чтоб я не удумал возвертаться, потому как он тоже уходит и заступиться, ежели что, будет вовсе некому. Я к нему – куда, мол? А он сказывает: «Дале пойду щастьице свое искать, до светлого Дону. Там, яко дед его сказывал, вовсе иной народец живет, так что коль не пымают по дороге, то чрез пяток годков ты-де обо мне услышишь». Так и ушел. А я вот к тебе подался,- безостановочно продолжал тарахтеть Андрюха.
«Это что же получается,- думал я, пока одевался да обувался,- Выходит, не врал парень. И впрямь он тут ни при чем. А я его палкой, и не только – еще немного, и дубиной своей добавил бы. Никак совсем перестал разбираться в людях».