Я не могла ответить ей улыбкой на улыбку. Но, когда я обернулась к Китти, мой взгляд был спокоен и голосом я заговорила совершенно ровным.
— Ты не права. Я теперь одна из них, это мои люди. А что до Флоренс, моей возлюбленной, я люблю ее так сильно, что не могу высказать; до сих пор я сама этого не понимала.
Она выпустила мою руку и отпрянула как ошпаренная.
— Ты это говоришь мне назло, тебе по-прежнему обидно…
Я помотала головой.
— Я это говорю, потому что это правда. Прощай, Китти.
— Нэн! — крикнула она, когда я сделала шаг.
Я обернулась.
— Не называй меня так, — бросила я раздраженно. — Меня нынче так не зовут. И никогда не звали.
Она осеклась, потом шагнула ко мне и проговорила тихим, смиренным голосом:
— Что ж, тогда Нэнси. Послушай: все твои вещи до сих пор у меня. Все, что ты оставила на Стэмфорд-Хилл.
— Мне они не нужны, — отозвалась я мгновенно. — Храни их или выбрось — мне все равно.
— Там письма от твоих родных! Отец приезжал в Лондон искать тебя. Они все еще шлют мне письма, спрашивают, нет ли от тебя вестей…
Отец! При виде Дианы мне явилась в мыслях я сама на шелковой постели. Теперь, еще живей, я представила себе отца в переднике до самого пола, матушку, брата и Элис. Мне представилось море. В глазах защипало, как от соли.
— Можешь переслать мне письма, — глухо проговорила я.
Я подумала: напишу им и расскажу о Флоренс. Если они не одобрят — что ж, по крайней мере, будут знать, что я жива и счастлива…
Китти подошла еще ближе и заговорила еще тише:
— И деньги. Мы их храним. Нэн, там твоих почти семьсот фунтов!
Я покачала головой: о деньгах я забыла начисто.
— Мне не на что их тратить, — ответила я просто.
Но тут мне вспомнилась Зена, которую я оставила ни с чем, и еще я вообразила себе, как Флоренс, монета за монетой, опускает все семь сотен фунтов в кружки для пожертвований в Восточном Лондоне.
Полюбит ли она меня за это больше, чем Лилиан?
— Деньги тоже можешь послать мне на дом, — произнесла я наконец, сказала адрес, Китти кивнула и заверила, что не забудет.
Дальше мы смотрели друг на друга молча. Влажные губы Китти были слегка раздвинуты; на побледневших щеках четко выступили веснушки. Невольно мне вспомнился вечер в «Кентерберийском варьете», когда я познакомилась с нею и поняла, что влюбилась, а она поцеловала мне руку, назвала меня русалкой и подумала обо мне, как думать не следовало. Может, ей тоже пришло это воспоминание, потому что она спросила:
— Значит, вот как этому суждено закончиться? Неужели я тебя больше не увижу? Ты бы могла как-нибудь ко мне зайти…
Я покачала головой.