Нет, мне не хотелось никаких перемен, даже после того, как я узнала об Уолтере нечто настораживающее.
Проводя с Уолтером бесконечные часы (репетиции за пианино миссис Денди, ужины после шоу), мы обе неизбежно начали видеть в нем не столько своего агента, сколько друга. Со временем мы стали встречаться не только по рабочим дням, но и по воскресеньям; в конце концов совместный отдых сделался скорее правилом, чем исключением, и мы по воскресеньям привыкли ожидать, когда загромыхает под окном его экипаж, затопают по лестнице сапоги, раздадутся стук в дверь и шутливое экстравагантное приветствие. Выслушав новости и сплетни, мы отправлялись в город или за город; прогуливались мы троицей: Китти брала его под руку с одной стороны, я — с другой; сам Уолтер в середине походил на доброго дядюшку, веселого и шумного.
Такое времяпрепровождение мне нравилось, но я об этом не задумывалась. Все изменилось однажды утром, когда мы с Китти, Симсом, Перси и Тутси сидели за завтраком. Было воскресенье, мы немного припозднились, и тут Симс, услышав, куда мы торопимся и с кем собираемся встретиться, воскликнул:
— Бог мой, Китти, не иначе как Уолтер ждет от тебя настоящих чудес! Насколько я знаю, он не тратил столько времени ни на одного артиста. Все подумают, что он твой ухажер!
Он сказал это как будто без всякой задней мысли, но Тутси, как я заметила, с улыбкой покосилась на Перси, хуже того, Китти вспыхнула и отвернулась, и тут до меня дошло то, о чем они все давно догадывались, а я, дурочка, нет. Через полчаса, когда в дверях гостиной возник Уолтер и со словами «Целуй меня, Кэт!» подставил Китти раскрасневшуюся щеку, я не улыбнулась, но закусила губу и задумалась.
Да, он был чуточку в нее влюблен, а может, и не чуточку. Теперь я это видела — видела, как блестят влагой его глаза, когда он на нее смотрит, и как неловко и поспешно он иной раз отводит взгляд. Я обратила внимание, с какой готовностью он хватается за всякие дурацкие предлоги, чтобы поцеловать ей руку, дернуть ее за рукав, обхватить своей тяжелой, неловкой от желания рукой ее хрупкие плечи; расслышала, как иной раз срывается или переходит на низкие ноты его голос, когда он обращается к Китти. Теперь я видела и слышала все это ясно — по той же самой причине, что делала меня прежде слепой и глухой! Нами обоими владела одна и та же страсть, которую я давно уже полагала незаметной и вполне допустимой.
Я была близка к тому, чтобы пожалеть, чуть ли не полюбить Уолтера. Если я испытывала к нему ненависть, то не большую, чем к зеркалу, которое с безжалостной четкостью показывает тебе твои собственные несовершенные черты. Я даже не стала досадовать, что он участвует в наших прогулках, отнимает возможность побыть вдвоем с Китти. В некотором смысле он был моим соперником, но, как ни странно, любить ее в его присутствии было проще, чем без него. При Уолтере я могла себе позволить быть дерзкой, веселой, сентиментальной, как он; могла изображать преклонение — а это было почти то же самое, что преклоняться перед нею по-настоящему.