— Ящур — он для коров.
— Ну, не ящур, а что-нибудь другое. В общем, так. Завтра же найди выход на санэпидстанцию, у них должны быть все эти, как их там… возбудители, и послезавтра чтобы в Ореховом была полная чума. Если они там все передохнут, то про этих пятерых покойников никто и не вспомнит.
— Ну, ты даешь! Восемьдесят два человека…
— А что, это тебя сильно беспокоит? Ты лучше подумай, каково тебе на зоне будет сидеть, если нас прихватят как следует. Мне-то что, я авторитет, вор в законе, человек привычный, а ты ведь любишь в мягком кресле сидеть и секретаршу свою за мохнатый сейф щупать, а? Давай-ка еще водочки!
И Кислый похлопал брата по плечу.
— Кстати, что там у тебя с этим радио?
— Ты имеешь в виду «Русский Шансон»? — уточнил Вертяков.
— Ага, его.
— А что с ним сделается! Все путем. Приходил человечек, денег заслал, и пусть себе передает.
— Это хорошо, — кивнул Кислый, — правильное радио. Братве нравится, только его тут хрен поймаешь. Разве что через спутник.
— А теперь и так можно будет. Они уже антенну строить начали, так что — как там, в этой песне… «В натуре, в натуре!»
— Ладно, давай водочки.
Тимур остановил запись, и на экране застыли два человека, один из которых имел благообразное, но неприятное лицо, а на лбу другого стоял отчетливый штамп: «урка».
— Нет, ты понял? — Тимур ошарашенно взглянул на Знахаря, — и ты можешь спокойно смотреть на все это?
Знахарь пожал плечами и ответил:
— А что, всякое бывало.
— Что значит — всякое? Это что, у тебя такое бывало?
— Нет, не у меня, но я с этим сталкивался не один раз.
— И что?
— А ничего, — Знахарь посмотрел на взволнованного Тимура, — только ты не суетись на ровном месте.
— Что значит — не суетись? — Тимур вскочил, — они ж крестьян потравят!
— Не потравят… Вообще, конечно, это полный бред — завалить одним махом целую деревню, при современной-то медицине! Это я тебе как бывший врач говорю. Однако кое-какие меры принять следует. Собирайся, поедем в Томск, — спокойно сказал Знахарь и неторопливо поднялся из кресла.
— Прямо сейчас?
— Конечно. Ты ведь сам рвешься крестьян спасать, вот мы их и спасем.
— Ну… Как скажешь. Что брать-то?
* * *
В тенистой аллее парка Молодоженов, на чугунной, покрытой черным лаком скамье сидели Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый. Вертяков был вне себя. Он то вскакивал, то снова садился, то вытаскивал из кармана пачку сигарет, то убирал ее обратно, так и не закурив…
Кислый был внешне спокоен, но сузившиеся глаза и нервно шевелившиеся узловатые пальцы выдавали внутреннее напряжение, и тот, кто знал его давно, мог бы с уверенностью сказать, что в этот момент к нему лучше не подходить. Такие глаза и руки бывали у Кислого перед каждым убийством, а убийств этих на его веку было не меньше пятнадцати. Сегодня Кислый не знал, кого нужно убить, и это портило ему настроение еще больше.