Может быть, случись всемогущему богу пристать к Сервилии, он и получил бы от ворот поворот, но союз с Гаем Юлием Цезарем определенно занимал ее мысли и выглядел в них самым привлекательным образом, когда она в одиночестве поднималась по лестнице. На этот раз того странного и довольно шумного маленького человечка нигде не было видно, и Сервилия отметила это. Предположение о том, что нечто иное, чем помолвка сына, получится из ее разговора с Цезарем, поначалу не приходило ей в голову, пока она не почувствовала в нем перемену — когда она уже стояла возле двери, собираясь уходить. Перемену достаточно ощутимую, чтобы у нее появилась надежда… Нет, предчувствие. Конечно, она знала то, что знал весь Рим: Цезарь слишком придирчив к своим женщинам. Он требовал, чтобы они были исключительно чистыми. Поэтому перед новым визитом Сервилия тщательно вымылась и ограничилась несколькими каплями духов, чтобы они не перебивали запаха тела. К счастью, она почти не потела и никогда не надевала одно платье больше одного раза. Вчера на ней было ярко-красное. Сегодня она выбрала насыщенный желтый цвет, в ушах покачивались янтарные подвески, на шее лежало янтарное ожерелье. «Я нарядилась, чтобы быть соблазненной», — подумала она и постучала в дверь.
Он сам открыл, провел ее к креслу, сел за стол — все как вчера. Но смотрел на нее не так, как вчера. Сегодня взгляд его не был отсутствующим, холодным. Появилось нечто, чего Сервилия раньше не замечала ни у одного мужчины. Искра интимности и права собственности. И это не вызвало ее возмущения. Она не посчитала этот взгляд похотливым или грубым. Но почему она вообразила, что эта искра делает ей честь, выделяет ее среди всех знакомых ей женщин?
— Так что ты решил, Гай Юлий? — спросила Сервилия.
— Принять предложение молодого Брута.
Это понравилось ей. Она широко улыбнулась, в первый раз за все время их знакомства. И Цезарь отчетливо увидел, что правый уголок ее рта определенно слабее левого.
— Отлично! — воскликнула она, вздохнула облегченно и улыбнулась, но уже не так широко.
— Твой сын очень много для тебя значит, — заметил Цезарь.
— Он значит для меня все, — просто сказала она.
На столе лежал лист бумаги, Цезарь посмотрел на него.
— Я тут сочинил юридическое соглашение о помолвке твоего сына с моей дочерью, — произнес он. — Но если ты хочешь, мы некоторое время можем считать эту помолвку неофициальной. По крайней мере, до тех пор, пока Брут не повзрослеет еще. Он может передумать.
— Он не передумает, и я не передумаю, — отозвалась Сервилия. — Давай покончим с этим делом здесь и сейчас.