— Значит, Магн уже готов взяться за пиратов.
— Он во всеоружии. Могу сказать тебе, Цезарь, что Рим не видел ничего подобного.
— Тогда скорее бы наступил январь. — Цезарь помолчал, загадочно посмотрел на Габиния. — Магну никогда не удастся привлечь на свою сторону Гая Пизона, который ни на шаг не отходит от Катула и от boni. Глабрион более перспективен. Он так и не забыл, что с ним сделал Сулла.
— Когда Сулла заставил его развестись с Эмилией Скаврой?
— Именно. И пусть в будущем году он будет лишь младшим консулом, хорошо иметь в подчинении хотя бы одного консула.
Габиний хихикнул:
— Помпей кое-что придумал для нашего дорогого Глабриона.
— Хорошо. Если ты сможешь разделить консулов будущего года, Габиний, ты далеко пойдешь.
Цезарь и Сервилия вновь стали встречаться в конце октября, когда она возвратилась из Кум, и страсть их нисколько не остыла, влечение не ослабло. Время от времени Аврелия пыталась что-нибудь выведать об их связи, но Цезарь свел свои откровения к минимуму. Он ничем не показывал матери, насколько это серьезно и сильно. Сервилия ему все равно не нравилась, но это никак не влияло на их отношения, потому что симпатия здесь необязательна. Возможно даже, что симпатия отняла бы у их отношений что-то важное.
— Я нравлюсь тебе? — спросил он Сервилию за день до того, как новые плебейские трибуны вступили в должность.
Она по очереди давала ему груди и не отвечала, пока оба соска не стали твердыми и она не почувствовала, как тепло начинает стекать вниз по животу.
— Мне никто не нравится, — сказала она, взбираясь на него. — Я или люблю, или ненавижу.
— Так удобно?
Поскольку чувство юмора ей было чуждо, она не отнесла его вопрос к их позе, но поняла его настоящее значение.
— Я бы сказала, намного удобнее, чем чувствовать просто симпатию. Я заметила, что, когда люди нравятся друг другу, они становятся неспособными действовать так, как должны. Они, например, не могут говорить друг другу горькую правду — из страха причинить боль. А любовь и ненависть допускают эту горькую правду.
— А ты сама хотела бы ее слышать? — спросил он, улыбаясь и лежа неподвижно.
Разговор отвлекал ее. Кровь Сервилии кипела, она испытывала потребность ощущать его движение.
— Почему ты не заткнешься и не продолжишь, Цезарь?
— Потому что я хочу сказать тебе горькую правду.
— Хорошо, тогда говори! — фыркнула она, массируя свои груди, раз он не делал этого. — О, как ты любишь мучить!
— Тебе больше нравится быть на мне, чем подо мной, — сказал он.
— Это правда. Так мне больше нравится. Теперь ты доволен? Мы можем покончить с этим?