Антон отвернулся к иллюминатору. Облака сегодня были в три этажа. Нижний двигался на запад, средний – на север, верхний оставался неподвижным. Она действительно обладала талантом все повернуть в какую-то неловкую сторону, создать угрозу мирному потоку минут и слов. Как тогда в автобусе – упрямо вскочить, побежать по проходу, сломать себе ребра.
Он попробовал увести разговор обратно, на невинные поляны детства. Стал рассказывать о матери. Мать не разделяла страсти отца к толпе. Это она в конце концов заставила его переехать в тихую Индиану. Люди подавляли мать своей непредсказуемостью. Никогда нельзя было знать заранее, что они о тебе подумают. Если одеться понаряднее, не осудят ли тебя за щегольство? А если победнее, не сочтут ли это знаком неуважения? Перед походом в гости она заставляла детей примерять то одно, то другое, бормоча себе под нос: «Нет, дяде Роберту это не понравится… Он не любит ничего кричащего!.. А миссис Горски очень строга в отношении обуви… Она считает, что нужно носить ботинки и туфли только английского производства… Я как раз хотела купить вам на прошлой неделе, но не было ваших размеров… Что же делать, что же делать?»
Маленький Антон бунтовал. Почему это он должен думать только о том, чтобы понравиться дяде Роберту и миссис Горски? Они ведь не старались ему понравиться. Он нарочно надевал носки наизнанку, сутулился, смеялся громче, чем ему хотелось, хватал еду руками, сосал суп через коктейльную трубочку. Отец, не решавшийся огорчать свою жену открытым неповиновением, втайне радовался выходкам сына, хихикал, прикрывшись газетой. Мать прижимала ладонь ко лбу и молча уходила в спальню.
Сначала это называлось мигрень. Мигрень могла вспыхнуть даже без всяких видимых огорчений. Казалось, любопытствующие, оценивающие, осуждающие взгляды соседей, постоянно направленные на нее, сходились где-то за стенкой нежного лба, как сходятся прожектора на серебряной точке самолета, грозя взрывом, уничтожением, падением вниз. А потом пришла болезнь. Настоящая. У нее не было названия. Врачи не могли определить ее и вылечить. Это были какие-то внезапные приступы лихорадки и рвоты, после которых мать не могла подняться несколько дней. Не помогали никакие лекарства, никакие поездки в специальные санатории. Приступы возвращались, и мать отлеживалась после них бессильная, мечтательная, удовлетворенная.
Антону потом казалось, что даже ребенком он понимал болезнь матери лучше всех врачей. Он замечал, что только во время приступов и после них с лица матери исчезало выражение напряженного испуга. Он видел, что матери приносило огромное облегчение быть больной и ни в чем не виноватой. Какой мог быть спрос со слабой женщины, придавленной к постели загадочной болезнью?