И от этого короткого последнего «только ты» ворсистый теннисный шар влетает ему в горло, перебивает дыхание, так что кажется, вот-вот можно звать менеджера и требовать компенсацию за смерть от удушья, и он встает, и берет ее за руку, и она послушно и молча идет за ним, садится потупясь в машину, и они катят обратно к шоссе, сворачивают направо – на восток, на Кливленд, на Баффоло! – и несутся, набирая скорость, к царству «Облизанных косточек» и «Печенок мяу-мяу» и «Лососевых обедов».
Антон никогда не виделся с мужем-1-3, но тот оказался дотошным, догадливым и встречал его в аэропорту, держа у груди большую фотографию Голды.
– Ольга не смогла поехать. Кто-то должен дежурить у телефона. Я говорю: давай я подежурю. Все же прилетает твой бывший родственник, не мой. А она говорит: «Да у меня в глазах темно от страха и злости. В первый же столб врежусь, всех старух по дороге передавлю». Нервы в вашем семействе просто никудышные.
У него был тон недовольного покупателя, который давно потерял гарантийный талон и не надеется, что бракованный товар примут назад, – но хоть частичную-то компенсацию можно получить? Посочувствовать хотя бы по совести? Одет он был в туристскую куртку, слепленную, казалось, из одних карманов – на пуговицах, на крючках, на молниях, на висячих замках, на цепочках с медными колечками, на каких-то пушистых кружочках, вцеплявшихся друг в друга, как репейники.
Автомобильная гирлянда медленно сползала вниз по этажам аэропортовской стоянки. В просвете между бетонными балками был виден кусок темного неба, и заурядное чудо взлетающего самолета разыгрывалось на нем с ежеминутной гремящей монотонностью.
– Вообще-то все давно к этому шло, – рассказывал муж-1-3. – Не обязательно к похищению, но к чему-то уголовному. Компания у нее была – оборванцы, да наркоманы, да горлорезы, да всякие непризнанные гении. Но – начитанные, черти. Скажешь им что-нибудь, вроде, мол, что хватит, ребятки, куролесить, пора о будущем подумать, – так обрежут, такую цитату загнут, с каким-нибудь Гобсеком Шейлоком сравнят, с каким-то Сноупсом Сомсом, с каким-то Каратаем Карамазовым, что и не рад будешь, что связался. А то, что я все двери в доме на ключи запираю, когда Голдина компания собирается, так как же не запирать? Они ведь на первом же своем сборище всю мою коллекцию старинных вин выпили. И деньги потом пытались всучить. Двадцать долларов. Я чуть не плачу. Что ж вы, говорю, вампиры алкогольные, в магазин не могли съездить? Так нам же не продадут, говорят. «Ваши же прислужники, наймиты капитала – штатные законники – постановили спиртное продавать с двадцати одного года. За океан, под пули, нас можно посылать и в восемнадцать. А выпить на дорожку – ни-ни».