Издавна избыток фантастического воспринимался критиками как фактор, достаточно негативно влияющий именно на психологический эффект сочинения. Логика здесь вполне понятна: если писатель демонстрирует пренебрежение законами реальности, то это подрывает интерес ко всему произведению в целом, со всеми его подробностями и выводами, более того - фантастичность разрушает наглядность и достоверность, которые являются важнейшими компонентами эпштейновской "формулы интересного".
Генри Хоум, английский критик XVIII века, посвятил отдельную главу своего фундаментального труда "Основания критики" тем эмоциям, которые вызывает в искусстве вымысел. Вымысел, по мнению Хоума, имеет над человеком огромную власть, но лишь при условии, что он является реалистичным, поскольку вымысел может оказать реальное воздействие на человека лишь при условии, что он выглядит как достоверный и создает у читателя "иллюзию присутствия". Фантастика у трезвого и недоверчивого английского читателя эту иллюзию может только развеять. По мнению Хоума, "...против событий невероятных рассудок наш восстает, а достаточно усомниться в их истинности, как надо проститься с удовольствием и интересом". Говоря о фантастических персонажах, Хоум утверждает, что "такой вымысел способен позабавить своей новизной и странностью, но никогда не пробудит сочувствие, ибо не может внушить веру в свою подлинность" 145). Прошло более ста лет после Хоума, и другой англичанин, Герберт Уэллс, уже признал права фантастического вымысла в литературе, - но только при условии, что писатель будет соблюдать максимум самоограничений. Во-первых, фантастическое должно входить в повествование постепенно и незаметно, как бы давая к себе привыкнуть, во-вторых, фантастическое допущение должно быть только одним: "Всякий может выдумать людей наизнанку, или антигравитацию, или миры, напоминающие гантели. Эти выдумки могут быть интересны только тогда, когда их сопоставляют с повседневным опытом, и изгоняют из рассказа все прочие чудеса... Всякая выдумка, выходящая за пределы основного предположения, немедленно придает сочинению оттенок безответственности и глупости" 146).
По мере своего развития на протяжении XX века фантастика (как содержательная, так и формальная) становилась все более фантастической, все более смелой и безоглядной, - но критика каждый раз неизменно констатировала, что чем более ограничений наложит на себя творец, т.е. по сути чем менее фантастичной станет фантастика, тем лучше. В российской критике та же самая осторожность в отношении вымысла проявилась в неоднократно выдвигаемой разными авторами идее по поводу превосходства научной фантастики над фэнтези - причем, именно потому, что НФ менее свободна и вроде бы обязана следовать научной достоверности. В частности, Г. Лавроненков пишет, что "фэнтези в принципе слабее, поскольку над ней, по сравнению с научной фантастикой, в большей степени довлеет бесплотный вымысел" 147. Точно также Ольга Славникова убеждена, что избыток фантастических элементов ведет к снижению профессионального уровня писателей. "Что касается романов-фантасмагорий, - пишет Славникова, - то в них даже талантливые авторы, использующие для "езды в незнаемое" не механику сюжета, но химическую энергию сновидения, по ходу длинного текста фатально впадают в графоманию. Такая болтливость - неизбежная и естественная плата за субъективность, за якобы неограниченные возможности комбинирования образов. Главная задача писателя - найти художественно внятный способ самоограничения и последовательно его придерживаться"148).