Дураки и дороги всегда были нашим больным местом, но и неглупых людей тоже на Руси хватало. Когда М.Н. Лонгинов, занимавший высокий пост начальника Главного управления по делам печати, разразился филиппикой против теории естественного отбора, А.К. Толстой опубликовал издевательское «Послание к М.Н. Лонгинову о дарвинисме». Воспроизведем его частично.
Если ж ты допустишь здраво,
Что вольны в науке мненья —
Твой контроль с какого права?
Был ли ты при сотворенье?
Отчего б не понемногу
Введены во бытиё мы?
Иль не хочешь ли уж Богу
Ты предписывать приёмы?
Способ, как творил Создатель,
Что считал он боле кстати —
Знать не может председатель
Комитета о печати.
Ограничивать так смело
Всесторонность Божьей власти —
Ведь такое, Миша, дело
Пахнет ересью отчасти!
Лонгинов, в свою очередь, ответил Толстому стихотворным посланием, в котором утверждал, что слухи о запрещении книги Дарвина не соответствуют действительности. Такие вот пироги с котятами.
Вообще-то все авраамические религии (а к ним традиционно относят иудаизм, христианство и ислам) никогда не жаловали обезьян. Например, в Библии они упомянуты всего один раз и вскользь, хотя в Ветхом Завете присутствует целый зоопарк: орлы, собаки, кошки, ослы, чибисы — кого только нет! Между прочим, само русское слово «обезьяна» восходит к персидскому abuzine, а по-арабски звучит как «абу-сина», что в переводе означает «отец блуда». Современная латинская номенклатура видовых названий приматов напоминает перепись населения преисподней: вельзевул (belzebul), дьявол (devilii), молох (moloch), сатана (satanas), привидение (spectrum), лемур (lemur) — в общей сложности несколько десятков имен нечистой силы всех мастей. Блаженный Августин, например, утверждал, что дьявол — это обезьяна Бога, откуда со всей очевидностью следует, что сие несчастное животное — сосуд всевозможных пороков. Обезьяна в сочинениях христианских авторов — отвратительный монстр, похотливый, жестокий, коварный, беспощадный и вдобавок склонный к пьянству. В XV веке в Европе слово «обезьяна» было синонимом распутной женщины, а на полотнах средневековых художников изображение обезьяны почти всегда несет смысловую нагрузку вполне определенного знака. И в литературе, и в живописи эта безобидная тварь — едва ли не воплощение мирового зла, средоточие всего темного, низкого и отталкивающего.
Отчего же так не повезло обезьяне? В чем она, бедная, провинилась? Ведь ни одно другое животное не подвергалось столь последовательному и методичному поношению, причем инерция этого неприятия растянулась на несколько столетий. Вспомните хотя бы пушкинскую «Сцену из Фауста». В каком ряду там упоминается обезьяна?