Фауст:
Что там белеет? говори.
Мефистофель:
Корабль испанский трехмачтовый,
Пристать в Голландию готовый:
На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны, бочки злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно вам подарена.
А ведь было время, когда обезьяну почитали и обожествляли. В Индии, Японии, Перу и Китае к ней до сих пор сохраняется подчеркнуто уважительное отношение. Античным грекам и римлянам даже в голову не приходило третировать беззащитных приматов, а почтенные римские матроны не видели ничего дурного в том, чтобы содержать забавных обезьянок в качестве домашних животных (деторождение в поздней Римской империи окончательно вышло из моды и считалось уделом невоспитанных варваров, пьющих неразбавленное вино). О Древнем Египте мы даже не говорим: плащеносный павиан в стране пирамид и вовсе был объектом поклонения, символизируя мужскую сексуальность. Рассказывают, что богоравные фараоны украшали себя павианьими хвостами, а после смерти царя хвосты прикреплялись к его мумии. И вдруг хваленая политкорректность античного мира накрылась медным тазом (между прочим, расовой и национальной нетерпимости античность тоже не знала). Что же все-таки произошло на рубеже христианской эры? Откуда такая избирательная немилость?
Многие приматологи полагают, что во всем виновата стремительно набиравшая силу христианская церковь. На просторах цивилизованной Ойкумены возобладало маргинальное учение, родившееся на далекой периферии римского мира. Вчерашние кумиры, как горох, посыпались в пыль, пополняя паноптикум демонических сподвижников врага рода человеческого. Например, блистательный некогда Юпитер (Зевс-громовержец греческих мифов) был низведен до категории одного из заштатных слуг сатаны. Обезьяна не могла избежать печальной участи языческих богов, ибо была активным действующим лицом мифологических сюжетов. Справедливости ради следует сказать, что отношение к приматам постепенно менялось и до торжества христианства. Однако даже в поздней римской традиции обезьяна могла в лучшем случае выступать объектом добродушной насмешки или дружеского шаржа, но злая сатира исключалась по определению.
Что можно сказать по этому поводу? Спору нет, христианская церковь не жаловала обезьян. Организатор ордена иезуитов Игнатий Лойола называл врагов Христа «обезьянами, подражающими человеку». На миниатюрах XV столетия, живописующих сотворение Богом животных, только обезьяна располагается справа от Всевышнего, тогда как все остальные звери — слева. А поскольку первым в левом ряду стоит мифический единорог, нет ни малейшего сомнения, что такая оппозиция призвана символизировать противостояние добра и зла.