Молодой человек: Послушайте, mademoiselle, почему вы так горько плачете? Такая почти взрослая барышня, и вдруг… Позвольте полюбопытствовать, кто вас обидел?
Я: Всхлипываю.
Молодой человек: Не хотите ли карамельку, маленькая барышня? Это утешает!
Я: Продолжаю всхлипывать, потому что уже никак не могу удержаться, хотя мне и мучительно стыдно показывать свое горе другим.
Молодой человек: Ага! Я понимаю! Маленькая барышня недавно рассталась со своими и едет, должно быть, далеко. К чему же, однако, плакать? Другие молоденькие особы бывают даже очень довольны, когда вылетают из-под родительского крылышка, потому что их мамаши обыкновенно старые, несправедливые ворчуньи, надоедающие им своими нотациями, выговорами, советами и…
Ему не пришлось распространяться дальше на эту тему. Не беспокойся, моя мамуся! Все как будто перевернулось во мне. Что? Он смеет подводить тебя под общую мерку каких-то старых ворчливых и брюзжащих мамаш! Тебя, Золотую, с твоим чудным личиком, с твоими глазами-фиалочками, с твоими дивными волосами цвета спелой ржи! Ах, мама! Это было уже слишком! Брани, брани свою пятнадцатилетнюю дурочку, которая никогда не будет, кажется, благонравной девицей, но… но, мамочка… Прости! Мой мокрый от слез платок был отброшен куда-то в угол, я сделала злое, злое лицо, как у цепной собаки и… высунула ему язык. Потом… Ах, я не помню, что было со мною. Я так ревела, точно хотела превратить весь этот вопль в непроходимое болото, и так громко, что какая-то почтенная дама сжалилась надо мною, обняла меня за плечи и увела к себе в маленькое уютное купе, где не было никого, кроме нас, и где после бесконечных слез я так божественно уснула!
Всю дорогу мы уже не расставались с нею. Она очень добрая, хотя и не такая молоденькая и красивая, как ты. Но ведь ты Золотая… И такой другой, как ты, не может быть на свете… Ты хмуришься сейчас, вижу, голубонька моя мамочка! Тебе неприятен мой глупый лепет? Ты хочешь знать поскорее, что стало дальше с твоим Огоньком… Сейчас, сейчас, Золотая! Потерпи немножко! Мне простительны такие отступления, ведь я так люблю тебя! Я так люблю тебя, моя мама! Ну слушай, слушай! Четыре дня мы провели в дороге. Добрая дама оказалась петербургской жительницей и рассказывала мне обо всем, что ждет меня в столице. О шумном, многолюдном городе, о театрах, выставках, музеях, Эрмитаже. Ее зовут Ольга Денисовна Страгунина, она женщина-врач и очень хороший человек, по-видимому. Мы были неразлучны всю дорогу. Когда я принималась плакать, рассказывая о тебе и о моей разлуке с тобою, она утешала меня с чисто ангельским терпением. Обедать мы выходили на станциях вместе и ужинать тоже, а в промежутках между обедами и ужинами я угощала ее твоими пастилками, шоколадными конфетами и мятными лепешками, которыми так щедро ты снабдила меня, Золотая. Знаешь ли, какая мысль пришла в голову твоему Огоньку? Недурно было бы после окончания гимназии пойти на медицинские курсы, с условием, конечно, если ты будешь служить в столице, а потом сделаться такою же женщиной-врачом. О, как это было бы прекрасно! Я бы работала для людей, умаляла, по мере сил и возможности, их страдания и в то же время своим собственным трудом дала бы возможность Золотой отдохнуть и не работать больше так много. Ну что, мамуся, какова моя мысль? Хороша? Или опять твой Огонек "вспыхнул впустую"? Эти твои слова я пишу с особенным удовольствием. Твои слова!.. Они в разлуке кажутся мне еще более значительными и дорогими! Помнишь, мамочка, как часто ты говорила твоей Ирине: "Огонек! Смотри, не вспыхивай так часто, слишком рано сгоришь!"