Каждую фразу писатель произносил с обычным для себя воодушевлением, придавал сказанному особую убедительность и значение. Стоя на трибуне, он напоминал седого боевого капитана на мостике флагманского корабля.
"...И я горжусь тем, - продолжал Фадеев, - что состою в нашей великой Коммунистической партии, и считаю это великой честью для себя. Я думаю, что за всю историю человечества не существовало более величественного коллектива, чем наша партия, которая ведет народы всех национальностей к справедливой жизни, к коммунизму. И я горжусь тем, что принадлежу к этой великой партии и иду за ней преданно и беззаветно".
Переждав вспыхнувшие овации, вскинув "крутой посадки голову", закончил: "Я могу обещать вам, что до конца дней своей жизни буду верен ее знаменам".
Сталин на торжестве не присутствовал. Но его портрет в полный рост возвышался за спиной юбиляра. Знакомясь с выступлением писателя, опубликованным в ближайшем номере "Литературки", одобрительно кивал головой.
Юбилейная речь Фадеева возвращала Сталина к тем изначальным истокам, которые для него частично замутило время и повседневные государственные заботы. Старые революционные лозунги, затертые до дыр функционерами, подхалимами и просто "попками", у Александра Александровича звучали будто "на заре туманной юности", подзаряжая вождя прежней верой и надеждой. Читая речь писателя, он забывал собственный политический цинизм, тройные стандарты, дешевую демагогию.
Любивший иронизировать над многими близкими соратниками, не позволял себе даже в мыслях посмеиваться над донкихотством писательского Секретаря, скажем, слушая его выступление на панихиде актера Михоэлса.
В глубине души он по-отцовски сочувствовал нелегкой писательской доле Фадеева, но однозначно понимал, что долг коммуниста превыше литературного таланта. В белых перчатках литературная политика не делается.
Начиная с 1939 года, Сталин никого из писательской братии не уравнивал с Фадеевым, считая его единственным достойным вожаком этой беспокойной массы.
От имени партии он поставил коммуниста Фадеева на караул по всей форме на чрезвычайно идеологический пост, уверенный в надежности такого бойца.
К тому у него имелись веские резоны.
Анкеты никогда не заслоняли Сталину живого человека. Прежние заслуги не служили векселем на будущее. Он цитировал классика: "В карете прошлого далеко не уедешь".
Старые партийцы раздражали его высокомерием, панибратством, упреками в отступлении от ленинских заветов. Он мысленно повторял строки любимого Руставели: "Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны". Попробовали бы управлять государством без вождей и аппаратчиков.