Я шевелил, и постепенно в конце тоннеля моих рассуждений начала брезжить истина. Вероятная истина, поскольку абсолютной не существует, а в трансцендентную я, как праведный атеист, не верю. Итак, предположим, что Косталевский скрывается и делает это гораздо успешней, чем Серж Арнатов; его, конечно, ищут — ищут всеми силами команды альфа, однако профессор неуловим. О причинах неуловимости Косталевского тоже стоило поразмышлять, но не сейчас, потом; главное — ищут и не могут найти. Он тоже ищет — ищет амулеты, оставшиеся у Сергея; цель поисков — неясная, однако след привел ко мне. И было сказано: никому не отдавайте!.. Ждите и не волнуйтесь!.. Я вас навещу… Навещу! Не в этом ли суть вопроса? Иными словами, кто же такой Дмитрий Григорьевич Хорошев? Последняя надежда ФСБ, луч света в темном лабиринте и путеводная ниточка к профессору Косталевскому… Не так уж мало, но и не так уж много… Зато профессор — это дичь! Во всех отношениях крупная и подходящая для высших чинов ФСБ.
Но почему он с ними не поладил? В конце концов, Федеральная служба безопасности — не мятежное графство Тулузское в средневековом французском королевстве; ФСБ — одна из государственных структур, над ней — правительство и президент, а сбоку тоже всякого понаверчено, от Думы до генеральной прокуратуры. Не поладил с ФСБ — значит, не поладил с властью. Отчего? По каким таким соображениям?
Оставив этот вопрос без ответа, я нырнул в проматовскую проходную, миновал в надлежащей очередности первый, второй и третий посты и добрался до своей лаборатории. Там оставалось все по-прежнему: Борис Николаевич, мой шеф и начальник, играл с компьютером в шахматы, зевал и пробавлялся крепким чайком.
Увидев меня, он энергично помахал рукой:
— Дмитрий!.. Что-то вы к нам зачастили… Когда же я вас видел? Вроде бы и трех недель не прошло?
— Ровно двадцать дней, — сказал я.
— Непогрешим и точен, как настоящий математик… Но я ошибся на день, то есть в пределах квадратичной погрешности. Ну, неважно. Двадцать дней или двадцать один — какая разница? Ничего не изменилось.
"Борис, ты не прав”, — мысленно возразил я. Восприятие времени субъективно, и если ничего не изменилось для тебя, то всяких прочих двуногих разумных смололи жернова судьбы или осыпал дарами капризный рок. Кто-то умер и кто-то родился, кто-то погиб под пулями, кто-то взошел на вершины власти, а кто-то сверзился вниз, кто-то женился, кто-то развелся, кто-то уверовал в бога, а кто-то предался дьяволу. Со мной провидение тоже наигралось всласть. Кто я был? Крысолов с компьютером вместо волшебной дудочки. А кем я стал? Надеждой ФСБ, хранителем секретных государственных объектов. Вот извлеку их сейчас из сейфа… В сейфе, кстати, тоже ничего не изменилось — сейф, как и Борис Николаевич, был неподвержен влиянию времени. В дальнем его углу валялась старая мыльница, а на полке лежал абсолютно секретный отчет о Чернобыльской катастрофе. Гипноглифы, к счастью, были на месте. Я, не глядя, перебазировал амулет любви в красный футлярчик и бросил его в сумку, на самое дно, под газеты; черный спрятал в карман, а пустой голубой оставил в мыльнице, на память будущим поколениям. — Чайку хотите, Дмитрий? — предложил Борис Николаевич. — “Липтон”, с яблочным ароматом… Заодно и в шахматы сыграем.