Судорожно сглотнув, я опустил рукав свитера и сказал:
— Ну-ка, ребята, подвиньтесь.
Они освободили место посередине и вылупились мне в лицо преданным собачьим взглядом. Такого взгляда в России теперь не встретишь, не та эпоха и не тот электорат: так, наверно, глядел на Сталина комбайнер, когда ему вручали за ударный труд. Я приземлился. Сказать по правде, ноги меня не держали. Не гожусь в повелители и вожди! Видно, харизмы не хватает.
Сердце мое постепенно успокоилось, дыхание стало ровным, ледяной комок в животе растаял, и только испарина холодила лоб. Давно я таких встрясок не испытывал. Даже ворочая трупы в морге… Но те были абсолютно мертвыми, а эти — как бы живыми. Но в то же время и не живыми: ведь человек, попавший под беспредельную власть другой личности, мертв. Несомненно мертв — как полено под топором дровосека.
— Откуда вы, мужики? — спросил я, чувствуя, что мой голос дрожит и вибрирует, подобно натянутой струне. — От Скуратова Иван Иваныча?
Они ответили разом оба:
— Так точно.
— От него.
— Говори ты. — Я кивнул сидевшему справа. — Скуратов еще кого-нибудь прислал?
— Еще двоих.
— Где они?
— На улице, в машине. Сказать, как зовут?
— Не надо. Ты и так молодец. — Его лицо дрогнуло в жалкой пародии улыбки: казалось, он был счастлив услышать похвалу.
Вытащив из сумки два кувшинчика, я передал их топтунам.
— Пейте! Это новейший препарат дозированного сна. Спать будете ровно двадцать минут, затем проснетесь и до вечера останетесь бодрыми и свежими. О нашей встрече — забыть. Продолжать наблюдение за подъездом. Докладывать начальству по мере надобности.
Они выпили. Они выпили бы даже тогда, если б в кувшинчиках был яд. Конечно, можно было обойтись без театральных эффектов, но я хотел выяснить пределы своей власти. Похоже, Косталевский меня не обманул: она была полной, неограниченной и беспредельной.
Глаза соглядатаев закрылись, горшочки выпали из ослабевших пальцев. Я поднял их, бросил в мусорный бак и быстрым шагом направился к метро. Разумеется, дворами, чтобы не наткнуться на сидевших в “жигуле”. Амулет в футлярчике из-под часов жег мне запястье, словно плоть моя была поражена гангреной.
* * *
Ровно в четырнадцать десять я подошел к заднему входу “Орхидианы”, той самой цветочной лавочки на Австрийской площади. Голубая машина уже поджидала меня: осталось лишь устроиться на сиденье, захлопнуть дверь и кивнуть водителю. Мы выехали на улицу, в бодром темпе миновали метро и покатили по Большой Зеленина прямиком на Крестовский остров, к Морскому проспекту. Эта магистраль проходит в парковой зоне и упирается в залив, так что оживленной ее не назовешь: с обеих сторон деревья и заборы, а меж древесных крон мелькают крыши обкомовских дач. Бывших обкомовских; понятия не имею, кому они теперь принадлежат. Может, и никому, так как вокруг — полное безлюдье и никакого шевеления в кустах.