Мы расцеловались, потом я начал распаковывать свои сумки и докладывать, в каком туалете посетил дипломатический прием, в каких штанах обедал в ресторане и какой повязывал галстук, ныряя в море. Вся эта информация шла под рефрен: что бы я делал, если б моя пичужка не позаботилась о надлежащем гардеробе, о плавках и значках, о тапках и баночках с икрой (икру я потом умял в одиночестве и под большим секретом). Пичужка цвела, топорщила перышки и улыбалась мне все ласковей.
Да, я льстец, не отрицаю! Но сколь немногое нужно женщине для счастья!
Поцелуи, нежные слова, преподнесенный вовремя подарок…
Мы добрались до испанской коробочки. Дарья восторженно взвизгнула, повисла у меня на шее, потом, открыв шкатулку, прикинула, что в нее может влезть, и призадумалась. Она была отнюдь не глупой девушкой, и я представлял, как в ее филологической головке крутится разом на четырех языках один-единственный вопрос: а что же дальше?
Но я не сторонник торопливости. Поэтому дальше был пирог, бутылка “Сангрии” и андалусские истории в духе Вашингтона Ирвинга; а затем, когда мы перебрались в квартиру Дарьи, постель. И после нее обличья Прекрасных испанок, звон кастаньет, смуглые лица, гибкие талии и полные груди будто поблекли, подернулись дымкой и отодвинулись в тот уголок, где им надлежало пребывать — в пятое или шестое измерение Гильбертова пространства.
Протянув руку, я зажег маленький маячок на прикроватной тумбочке, и спальня с зашторенными окнами наполнилась неярким золотистым светом. — Наша лампа, — со значением сказала Дарья. В глазах ее тоже мерцали золотистые огоньки.
— Не превращай ее в секс-символ, — откликнулся я. — Во-первых, символы уводят нас из реального мира, а во-вторых, мы не знаем, для чего она служила раньше. Тогда, когда здесь жили Арнатовы.
— Я думаю, Димочка, для того же самого, — с коротким смешком заметила Дарья, положив мне на живот теплую восхитительную ножку. — Наверное, у прежних хозяев были связаны с ней чарующие воспоминания… такие же романтические, как у нас… — Она мечтательно вздохнула и крепче прижалась ко мне. — Хм, романтические… А если нет? Почему они бросили здесь этот маяк любви?
— Тебе лучше знать, милый, ты прожил рядом с ними много лет. Но я уверена, что не бросили, а позабыли. Как говорится, два переезда равны одному пожару… нервы, хлопоты, сумки-чемоданы… еще и малышка на руках… — А почему ты уверена, что позабыли? — спросил я, поглаживая шелковистое бедро. Длинные ресницы Дарьи затрепетали.
— А потому, что прежний хозяин — Сережа, кажется?.. — за ней приходил. Только я его в спальню не пустила… я в нее не всех пускаю… — Нога, лежавшая на моем животе, из теплой вдруг сделалась горячей — можно сказать, обжигающей. Дарья хихикнула. — А он так огорчился! Застыл на пороге и смотрит жалобно — то на лампу, то на меня… будто ему чего-то надо… Братец квартиру купил со всей обстановкой, но из-за лампочки я бы не стала мелочиться. И говорю ему — Сереже то есть… — берите, мне она не нужна. А он вздохнул и отвечает: в лампе ли дело, милая Дашенька… вовсе не в ней, а в вас… И смотрит странно… Тут я перепугалась и выставила его… наврала, что на работу пора бежать… вечером, в восьмом часу!