— О да, мсье Холмс, — сказал префект. — Все, что угодно.
Около пяти вечера мы с сэром Артуром постучались к Холмсу. Он сидел у себя в номере, окутавшись табачным дымом, гребешок лежал перед ним на столе, тут же стояли банки с какими-то растворами.
— Удивительный материал, джентльмены, — сказал Холмс, предложив нам сесть. — Он прозрачнее стекла, его показатель преломления гораздо ближе к показателю преломления воздуха, чем у стекла. Эта штука не вспыхивает, как целлулоид. Ее удельный вес меньше удельного веса стекла.
— Ну, а шифр, Холмс? — спросил я. — Что вы можете сказать о нем?
— Вы знаете, Ватсон, что я превосходно знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров, включая шифр «пляшущие человечки». Однако я вынужден признать, что этот шифр для меня — совершенная новость. Думаю, мы имеем дело с шайкой весьма опасных и ловких преступников, среди которых может быть ученый, скажем, типа профессора Мориарти…
— Помилуйте, Холмс! — вскричал я. — Но вы сами были свидетелем его гибели в швейцарских горах в мае 1891 года!
— Да, это так. Но у него, вероятно, остались ученики и последователи. Можно предположить, джентльмены, что первые четыре буквы шифра — МОСН — означают Movement of Cruel Hearts.[1]
Я был поражен смелой догадкой моего друга, а сэр Артур, помолчав, сказал почтительным тоном:
— Прошу прощения, мистер Холмс, но с равным успехом можно расшифровать буквы, как Movement of Cheerful Housewifes[2] или что-нибудь в этом роде.
На тонких губах Холмса зазмеилась ироническая улыбка.
— Ценю ваш юмор, сэр Артур, — сказал он. — Разумеется, здесь открывается широкое поле для догадок всякого рода. Однако главная загадка заключается в следующем: как могли днем незаметно вынести тяжелую статую из Лувра? Признаться, я просто ума не приложу… Думаю, что нам придется проконсультироваться с учеными.
— Давайте пригласим профессора Челленджера, — предложил сэр Артур. — Очень крупный ученый. Конечно, телеграфировать ему я не стану — это значило бы нарваться на оскорбление, но я мог бы послать депешу моему приятелю Неду Мелоуну, единственному из журналистов, которого Челленджер пускает к себе на порог.
— Хорошо, — согласился Холмс. — Характер у Челленджера неважный, но ученый он превосходный.
Тут зазвонил телефон. Холмс снял трубку и некоторое время молча слушал. Затем он сказал нам:
— В Лувре получили какое-то важное письмо. Оно несколько задержано доставкой, так как адрес написан не совсем правильно. Едем, джентльмены.