Минувшая зима не прошла для Маши даром. Теперь после обхода или приема больных она не плакала по ночам. Неуверенность в своих силах не терзала ее. Напротив, с каждым днем крепло в ней убеждение, что она совершенно необходима здесь, в этой небольшой, затерянной в тайге деревне.
Маша не раз с удовольствием перебирала истории болезни окрестных жителей, которых она подняла с постелей и вернула к труду.
Несколько раз она перечитывала листок, заполненный крупным почерком.
«Никита Кириллович Банщиков. 32 года. Бригадир рыболовецкой бригады. Холост. Никогда не болел никакими болезнями».
Она улыбнулась последней фразе. «Должно быть, это правда», – думала она, и в памяти ее вставал рослый, широкоплечий, немного грузный для своего возраста Никита Кириллович со здоровым бронзовым загаром на лице.
Ночи напролет просиживала она у постели, не выпуская из рук его горячую руку с замирающим пульсом. Ей вспоминались его блестящие карие глаза, устремленные поверх ее головы. Необычный их блеск она объясняла высокой температурой. Но и потом, когда он был совсем здоров, она с удивлением смотрела на его сияющие глаза, полные жизненной силы, здоровья и мальчишеского любопытства.
Врачи, сестры и санитарки любили Никиту Кирилловича. Он не докучал обычными для больных капризами, не жаловался, ничего не требовал. Он развлекал всю палату рассказами о жизни рыболовецкой бригады. Возможно, что в его рассказах было много фантазии, но больные с удовольствием слушали их, забывая о болях.
И вот неожиданно в один из воскресных дней Никита Кириллович появился у Маши. Он вошел в ее комнату, большой, по-медвежьи угловатый, смущенный, и нерешительно остановился в дверях.
Маша обрадовалась ему, вскочила из-за стола, за которым писала письмо матери.
Никита Кириллович шагнул от порога, принимая ее руку в обе свои.
Усевшись на стул напротив Маши, он сказал:
– Давно собирался зайти к вам, да хотелось с подарочком, а он, как назло, в руки не давался.
Он быстро вышел на кухню и вернулся с мешком, из которого торчала огромная голова осетра.
Сельские пациенты не раз приходили к Маше с корзинами яиц, кринками сметаны, только что заколотыми курами, но она была неумолима и подарков не брала.
И на этот раз Маша решила не изменять себе. Никита Кириллович о плате за осетра и слышать не хотел.
– Не возьмете – обидите меня на всю жизнь, так и знайте! – и нахмурился, стал сразу суровым.
Маша попыталась еще раз убедить его, но он так сердито замахал рукой, что она замолчала.
Никита Кириллович осторожно положил осетра на стол и, обтирая платком руки, взглянул на примолкнувшую Машу благодарными глазами.