С немцами мне бороться не пришлось: в ноябре восемнадцатого они убрались сами; с большевиками, слава богу, тоже не воевал. Меня, как механического офицера, определили инженером-механиком на подводную лодку «Тюлень». В войну с турками слава об этой субмарине гремела по всему флоту. Она приводила в Севастополь турецкие шхуны одну за другой, топила транспорты, крейсировала у Босфора…
Я не служил на лодках, мне было интересно постигать новые механизмы, и я с головой ушел в подводное дело. Там все было понятно и просто, не то что в городе: немцев сменили французы, французов прогнали красные, красных-Врангель… Почти два года «Тюлень» вместе с другими подводными лодками простоял в Южной бухте. Бои шли в основном на берегу, в море нам делать было нечего. А потом была черная осень двадцатого. Из Севастополя уходило все, что могло держаться на плаву или двигаться на буксире. «Тюлень» шел своим ходом. По злой иронии судьбы, он искал убежища в Босфоре — там, куда ходил громить врага, где одерживал свои блестящие победы… В Константинополе мы спустили Андреевские флаги и подняли французские. Под ними пришли сюда, к последнему причалу.
В ту пору я, уже лейтенант, сошелся очень близко с каперангом Владимиром Петровичем Шмидтом, братом того самого Шмидта, что был расстрелян на острове Березань. На многие вещи мы смотрели одними глазами. Правда, в Бизерте он снял погоны, принял духовный сан и стал священником. Говорят, до недавних лет Шмидт служил настоятелем в небольшом православном храме в Нью-Йорке, близ здания ООН.
Да… Здесь в Бизерте, как на большом перекрестке, пути расходились у многих: кто уехал в Марокко, кто — в Сербию, кто — во францию. А по Севастополю тосковали все! И как тосковали!
Вы шли сюда по бульвару Хабиба? Нет, вы шли по Примбулю — Приморскому бульвару. Гавань Вьё-Пор мы переименовали в Артбухту. А городской холм Джебелъ-Ашшль называли между собой Малаховым курганом.
Еникеев на минуту замолк, задумался, глядя сквозь нас, потом снова повел свой грустный рассказ:
— Конечно, я мог бы вернуться на родину, как вернулся генерал Слащов со своими казаками. Я не был карателем, на мне не было крови… Заурядный корабельный механик. Кто стал бы меня преследовать? Но жизнь моя уже установилась здесь. Приехала из Пирея Касси с сыном Пересветом, вскоре родилась дочь, Ксения. По-гречески — странница.
Я преподавал теоретическую механику в гардемаринских ротах Морского корпуса, открытого при эскадре для русских юношей. Все было хорошо, пока корпус не распустили. Вот тут начались черные дни. Безработица. Вы себе и представить такого не можете — безработица двадцать девятого года… У меня был прекрасный спиннинг — подарок одного английского лейтенанта в Порт-Саиде. Вот этим спиннингом целый год кормился! Что выловлю — все на стол. Случалось, кое-что Касси и на рыбный рынок относила. Вскоре мне повезло — взяли сторожем в Пиротехническую гавань. Потом устроился рабочим в аккумуляторную мастерскую. И наконец в тридцать третьем выбился в начальники электротехнической службы торгового порта.