— У вас в семье тоже кто-то болел?
— Моя мама была много лет инвалидом.
Некоторое время они ехали молча, но это молчание не было тягостным. Дезирэ наслаждалась ездой.
А Рафаэль, убедившись, что она умелая наездница, занимал ее разговорами, удивляясь, что она разбирается во многих вещах не хуже мужчины.
— Никогда бы не подумал, что встречу девушку, которая лучше меня знает повадки форели, — признался он после того, как они обменялись несколькими репликами по поводу рыбалки.
— Надеюсь, вы не из тех, кто придерживается мнения, будто женщинам пристало заниматься лишь вышиванием? — спросила Дезирэ с притворно-скромной улыбкой.
— Я не такой уж ретроград, как вы думаете, мисс Кавендиш. Мой отец был известным ученым, и когда мне было двенадцать лет, мы проехали с ним всю Европу, навещая друзей, с которыми он переписывался. Среди них было несколько весьма умных женщин.
— Вы тогда научились так хорошо говорить по-английски?
— Да. В Европе я вообще обнаружил в себе склонность к языкам. Когда мы вернулись домой, отец нанял мне учителя и я, кроме английского, выучил еще и французский.
— Разве вы не учились в школе? — поинтересовалась Дезирэ, вспомнив, как ее мать была против того, чтобы Этьена отдали в интернат, хотя на этом настаивал сэр Уильям.
— Мой отец считал, что он может дать мне больше. Но потом я поступил в университет в Саламанке.
Именно здесь, в этом древнем центре культуры, Рафаэль проникся идеями либерализма, свободы и равенства. Несмотря на всю свою ученость, его отец был приверженцем старых традиций, свободомыслие было ему чуждо. А Рафаэль жадно интересовался войной американских колонистов, восставших против господства Великобритании.
События последнего времени во Франции взволновали его, но потом он, как и многие другие, с ужасом наблюдал, как попираются идеалы свободы. Поражение тех, кто развязал кровавый террор, и появление Наполеона на какое-то время вселило в него надежду на то, что республика возродится. Но жизнь показала, что корсиканец отнюдь не был поборником свободы.
Когда Бонапарт предал Испанию, Рафаэль окончательно избавился от своих иллюзий. Ему даже стало казаться, что свобода — это несбыточная мечта. Но одно он знал твердо: его народ не смирится с властью иноземного тирана и, если понадобится, будет бороться до своего смертного часа.
Чувства Рафаэля, видимо, отразились на его лице, потому что Дезирэ спросила:
— Жизнь в Саламанке была ужасной, сеньор?
Рафаэль очнулся от своих мыслей и, отрицательно покачав головой, ничего ей не ответил. Он подъехал к верховым и распорядился сделать остановку.