– Об этом в другой раз, – сказал Серов. – Я хочу узнать, как вы освободились.
– Да, конечно, капитан. Вся штука была в том, чтобы вылезти из ямы и добраться до Шейлы. Чтобы нас, значит, за ворота выпустили, а ее – из дома… – Стур отрезал еще кусок баранины и принялся жевать. Прожевал, сглотнул и усмехнулся: – Тут нам удача улыбнулась – Шейлу к конюшням привели, а нас построили друг за другом, и первым, помню, оказался Тиррел. Вот стоим мы, как в очереди на виселицу, голова и руки в колодке,[119] перед нами Шейла, Караман и двое сарацин, а позади – еще десяток, и у каждого – кинжал, чтобы резать языки и уши. Но не тут-то было! Мигнул я Хенку, и тот ремни на колодке разорвал и нехристя стукнул деревяшкой. Здоровый бык! Так рассадил сарацину башку, что мозги наружу брызнули! Кинжал схватил, обрезал ремни у меня и Джека Астона и начал стражников крушить! Одноухому, видишь ли, думалось, что если мы в колодках, а при нем двенадцать сарацин, то нам и деваться некуда. Ошибся ублюдок! Пока мы от колодок избавлялись, Хенк троих уложил, да и Шейла не дремала, заехала стражнику в зубы и за пистолетом потянулась. Караман заорал – и к дому, а мы побили басурман – и в конюшню. Взяли всех лошадей – было их там дюжины три – и понеслись вдоль берега. Чума и холера! Так я еще в жизни не скакал! Миль восемь отмахали, потом конь под Хенком задыхаться начал, пришлось ему пересесть на другую клячу. В общем, ушли!
– Господь вас хранил, – молвил Серов и неожиданно для себя самого перекрестился. В этот миг ему казалось, что над ним, над Шейлой и всеми их людьми простерта рука Провидения, что капризная Фортуна на их стороне, что ветер Удачи будет надувать их паруса – сейчас, и присно, и во веки веков. И понесет тот ветер их корабли в северные моря, и будут там новые победы и приключения, новые люди и новая жизнь. Кого благодарить за это? Бога? Судьбу? Всемогущий Случай?..
Уот Стур прочистил горло:
– Так было, но все уже кончилось. Турбата больше нет. Какие твои приказы, капитан?
Серов взглянул на солнце, висевшее над западными горами.
– Вечер близится… Сегодня надо отдохнуть. Выйдем утром. На восток, в Ла-Каль! Сколько дней займет дорога?
– Четыре, капитан.
– Четыре… – повторил Серов и улыбнулся.
* * *
Эти дни тянулись бесконечно. Он шагал словно в забытьи, смотрел, как встает и садится солнце, как плывут в бирюзовом небе облака, и как, раскинув широкие крылья, парят над горами орлы. Одно ущелье сменялось другим, рокотала вода в быстрых уэдах, отряд то поднимался на перевал, то двигался вниз, в узкие теснины, заросшие цветущими олеандрами, и их тонкий аромат будил память о запахе Шейлы. Вечером он долго сидел у костра, думал о странной своей судьбе и, что было совсем уж удивительно, молился. Не за себя и даже не за Шейлу, а за пропавших собратьев, за тех, кто канул, подобно ему, в бездны времени. Владимир Понедельник, программист… Наталья Ртищева, доктор… Евгений Штильмарк, тоже врач… Константин Добужинский, бывший математик, издатель… Максим Кадинов, Линда Ковальская, Губерт Фрик и все остальные, кого он помнил до сих пор, кто приходил к нему в снах, напоминая о прошлой жизни и о том, что было потеряно навсегда. Он молился, чтобы судьба была к ним благосклонней, чем к Игорю Елисееву, умершему в молодых годах, чтобы век их оказался долог и по возможности счастлив, чтобы потерянное ими не висело тяжким грузом, чтобы в их далеком далеке нашлись другие люди, скрасившие их одиночество, другая любовь – такая же, как послана ему. И заканчивая эти молчаливые беседы, то ли с Богом, то ли с Судьбой, то ли с пропавшими сотоварищами, он шептал подслушанное у де Пернеля: dominus vobiscum.