— Ну что, партнер, может, двинемся? — спросил Кильвинский.
— Да-да, конечно.
— Грезы наяву?
— Пожалуй.
— Давай-ка пойдем перекусим, а рапорт напишем позднее.
— О'кей, — ответил Гус, возвращаясь к действительности. — Вы ведь не обезумевший людоед, верно?
— Обезумевший людоед?
— В какое-то мгновение мне показалось, что вы слопаете этого типа живьем.
— И ничуть я не обезумел, — сказал Кильвинский и, пока они шли к машине, все поглядывал на Гуса в изумлении. — Я только играл свою роль.
Можно время от времени менять слова, но мелодия всегда одна и та же. Разве нынче в академиях не объясняют, что такое допрос?
— Я думал, еще немного — и вы взорветесь.
— Проклятье! Да нет же. Я попросту вычислил, что он из тех, кто уважает лишь грубую силу, а на вежливое обхождение ему наплевать. Но этот способ хорош не для всех. В самом деле, если применять его постоянно, то, не ровен час, можно оказаться и на земле, а потом гляди, сколько влезет, снизу вверх на парня. Но я вычислил, что этот, стоит заговорить с ним его же языком, обязательно притихнет. Так я и поступил. Вся штука в том, чтобы побыстрей раскусить любого подозреваемого и решить, какой разговор с ним вести.
— Хм, — сказал Гус. — А как вы догадались, что подозревать нужно именно его? Он не отвечал ее описаниям. И даже рубашка на нем не была красного цвета.
— Как узнал? — повторил Кильвинский ворчливо. — Давай разбираться. Ты в суде еще не бывал?
— Еще нет.
— Что ж, и тебе когда-нибудь предстоит отвечать на вопрос: как вы узнали? В сущности, я и сам не знаю, как узнал. Но узнал. По крайней мере был здорово уверен. Рубаха, конечно, красной не была, но ведь не была и зеленой. А была как раз такого цвета, про который пьяница с осоловевшими глазами вполне могла сказать «красный». Ржаво-коричневый цвет! К тому же Гэнди чуть больше, чем необходимо, подчеркивал случайность того, что оказался на стоянке. Да и вел себя слишком дерзко и, когда я проезжал мимо и сверлил взглядом каждого встречного-поперечного, слишком старательно показывал мне всем своим видом, что ему, мол, нечего скрывать. А когда я снова туда вернулся, он уже успел перейти на другую сторону автостоянки.
Когда я огибал угол, он все еще шел, но, завидев нас, встал как вкопанный, лишь бы продемонстрировать нам, что никуда уходить не собирается. И скрывать, мол, ему нечего. Понимаю, что все в отдельности, само по себе, это мелочь, не стоящая внимания. Но таких мелочей было много. Короче, я просто знал.
— Интуиция?
— И я так думаю. Но на суде я бы не стал употреблять это слово.
— У вас на суде будут сложности с этим делом?