Чем ниже я спускался, ближе подходил к стадиону «Динамо», тем больше виделось вокруг всяких разрушений, тех следов, что оставляет после себя ожесточенная битва, долго кромсавшая землю и все, чему по несчастью случилось быть в этом месте. Через дворы и огороды ломаными отрезками, точно образцом послужил развернутый, но не выпрямленный столярный складень-метр, тянулись окопы и траншеи, засыпанные снегом. Но все равно угадывалась их необычная глубина: спрыгни – и край окажется высоко над головой. Только в зоне массированного артогня роют такие траншеи. Провально зияли ямы блиндажей, их толстые бревенчатые накаты были сброшены взрывной волной или рухнули, обвалились от прямых и близких попаданий. В некоторых особенно глубоких бомбовых воронках, еще специально расширенных саперами, чернели круглые пасти шестиствольных минометов, словно все еще готовых изрыгнуть огненно-хвостатые метеоры своих мин.
Здесь, на нижних улицах, по северному краю стадионного поля проходила немецкая передовая. А дальше, в пятистах метрах, за лощиной Ботанического сада, на гребне ее противоположного склона, на взгорке у Березовой рощи, – передовая наших войск, Я смотрел глазами фронтовика, солдата, который сам рыл такие же окопы и траншеи, строил такие же землянки и блиндажи, укрывался в них от бомбежек, изнурительных своей длительностью артиллерийских обстрелов, и мне было нетрудно представить, какой силы огонь хлестал тут с одной и с другой стороны все месяцы подряд, что стоял здесь фронт.
Ленинская кончалась зданием зимнего спортивного зала, за которым лежала территория стадиона: футбольное поле с трибунами, теннисные и волейбольные площадки. Стены здания были изгрызены пулями и осколками, рдели яркой кирпичной краснотой, будто обагренные кровью, сквозили множеством дыр. Вокруг здания и за ним, на всей территории стадиона, ни один след не чертил снежную пелену: никто сюда не заходил, страшась мин. Да и кому что здесь делать, в этой пустыне, где нет ничего живого и нет ничего целого…
За стадионом, из котловины, вздымал свои обрубленные деревья Ботанический сад; седая морозная мгла кутала, размывала их в однотонную серость. Трамвайное полотно, минуя стадион, стремилось дальше, круто падало вниз, в котловину. В самом низу спуска, сойдя с рельсов, одиноко стоял трамвайный вагон, захваченный и остановленный на этом месте ворвавшейся в город войной. Он пережил все бои, слышал все выстрелы и разрывы, что прогремели тут. Его железные стенки, пронизанные тысячами пуль, светились, как решето.
Я долго, не отрываясь смотрел на этот вагон. Была какая-то общность, наглядное, явственное тождество наших судеб. На одном пути, ненужно, непрошено, разрушительно, нас настигла война, и вот также, как этот вагон, иссекла свинцом и железом мою жизнь, мою юность и меня самого…