Накануне Алиса, изнывая от лихорадочного жара и безделья, стояла у окна, умоляюще глядела на Мишеля и показывала ему на пространство за серебристыми решётками водяной тюрьмы.
– Подожди немного, – ответил Мишель. – Нельзя ехать на автомобиле под таким ливнем. Как только небо прояснится, подумаем об отъезде. Что-то весна, сдаётся мне, выдалась хуже некуда…
Со вчерашнего дня они ни разу не задели друг друга. «Водяное перемирие», – думала Алиса…
Она перетасовала колоду, сдала, потом развернула свои карты веером, держа в зубах сигарету и склонив голову набок.
– На какую же картину Лотрека ты похожа? – спросил Мишель.
Она осторожно скосила глаз и увидела, что он смотрит на неё со злобным восхищением.
– На картину скандального содержания, разумеется. Эй. Мишель, будь осторожнее: мне до выигрыша осталось, между прочим, только двадцать два очка! Никудышный из тебя сегодня игрок.
Лёгкий жар, какое-то неясное беспокойство, родственное чувственному желанию, помогли ей ощутить волнение мужа. Она представила себе, как они обнимутся, позволят себе один излюбленный фокус, как затем последует церемонная благодарность. «А потом?.. Потом я уже не решусь, вернее, не захочу сделать то, что задумала. Потом он, возможно, будет ещё больше дорожить мной. Ладно, ладно…» Лицо её стало спокойным, и она занялась подсчётами с прилежным видом, который Мишель называл «её европейским вариантом».
– Мишель, ты по уши в долгах: с тебя тридцать два франка. Ты проигрывал с таким упорством…
Она воздержалась от традиционной шутки о том, что если не везёт в картах – повезёт в любви.
– Я хочу отыграться.
– Нет, Мишель, я поведу себя нагло: выйду из игры после выигрыша. И вдобавок налью себе рюмку анисовки.
Она терпеть не могла сухих вин и признавала только тягучие ликёры с запахом аниса, ванили и апельсина. Когда она наклонила графин над рюмкой, стекло задребезжало. «Смешно: у меня рука дрожит..»
– Что это с тобой? – спросил Мишель.
Она хорошо знала этот звенящий голос – от взрыва гнева или подозрительности он становился особенно пронзительным. Возвращаясь к столу, она залпом выпила полрюмки, и мужество вернулось к ней.
«Какой у него тонкий слух… Знай он меня меньше, я могла бы ответить: "Лёгкая болотная лихорадка…" и вызвать к себе сочувствие. Но ему известно, что у меня никогда не было болотной лихорадки. И несварения желудка тоже. Вообще ничего такого не было… разве что с пятнадцати до двадцати пяти лет приходилось временами голодать… Ах! Какое было время, тогда мы ещё едва знали друг друга, и все твердили ему: "Да ведь из четверых она наименее хорошенькая!" Как это всё было внове! Он раздевал меня с головы до пят и удивлялся: "Надо же!..", а я, слушая его, про себя то и дело вскрикивала: "О!.." Как хорошо было тогда. Он изображал директора в «Сплетнице», которая не давала и трёх франков дохода, в то время как его скверный кабак с лимонадом и песенками приносил золотые горы…»