Есть средства добиться всего, чего я хочу. Главное — помнить: чужой свободы не существует. Только моя свобода, безграничная и безусловная. Рука с пухлыми, раздутыми пальцами в перетяжечках (а когда-то они казались такими аристократичными!) протянулась и взяла из вазочки очередное несчитанное пирожное. Липкий сладкий ком перекатывается на языке, рассыпается на шоколадные, коньячные, кофейные, сливочные ноты, похрустывает карамелью, ждет, что за ним последует лавина сладостей. И она накатывает, как по заказу, пальцы непрерывно хватают и засовывают в рот все новые лакомства. Я давлюсь, глотаю не разжевывая, скорее, скорее, лишь бы заткнуть пасть зверю, грызущего мое брюхо изнутри.
Через несколько минут накатывает тошнота, чудесно сочетающаяся с кислым привкусом во рту. Ублаготворенный живот кажется мне сонным зверем, отдельным от моего тела, огромным, теплым ЖИВОТНЫМ — не зря же его так назвали. Я держу брюхо обеими руками и отдуваюсь, отодвинув кресло подальше от стола, чтобы дать зверю улечься поудобнее.
Ага. Значит, тебе досталось ЭТО. У меня разум превратился в хищника, нападающего из засады, у тебя — тело. Я не знаю, как вернуть себе ясность ума, ты оставила надежду на сохранение фигуры.
Махина, мгновенно перерабатывающая гигантские объемы жратвы, приросшая, прикипевшая ко всем горизонтальным и полугоризонтальным плоскостям, на которых можно умостить колыхающуюся, точно водяной матрас, тушу. Вечная жаркая сырость в складках, темная слоновья кожа на бедрах, непрерывный цикл голод-пресыщение-голод-пресыщение-голод-пресыщение. И насмешки. Мириады насмешек, выраженных словом, мимикой, жестом. И так будет, пока власть твоя не скует всякое лицо, всякий язык, всякую руку в твоем царстве. Пока само уродство твое не станет священным и не возвысится над примитивными стандартами красоты.
Ты с самого начала сознавала: мнение толпы, до чертиков капризное и ядовитое, можно, можно вывернуть наизнанку и использовать в своих целях. Да так использовать, что автор мнения и не чухнется, хоть грабь его, хоть убивай. В глаза заглядывать станет, руки лизать, скулить благодарственно, задом вперед выползать, когда прогоняют. Если все как следует просчитать…
Остров — молодой, вулканический, лелеющий эмбрионы катаклизмов в раскаленных недрах своих, сверху был раем. А в раю проживало племя с религией древней, как грех. Насельникам острова и мозги выворачивать не требовалось, чтобы объявить самую толстую бабу на свете земным воплощением Матери Чего-то-там. Вот только не заметили простодушные дети природы, что, несмотря на необъятное чрево, не мать это, а мачеха. И жестокие нравом, но кроткие сердцем язычники ей не дети, а сырье для опытов.