Государь замолчал. Рузский не успел ещё принять своего решения и заговорить, как Воейков постучался в дверь кабинета и передал Рузскому циркулярную телеграмму Алексеева всем главнокомандующим фронтами, только что принесённую из аппаратной адъютантом Главкосева графом Шереметевым. Рузский, бледный как смерть, слабым голосом стал читать её вслух:
– «Его Величество находится во Пскове, где изъявил согласие объявить Манифест идти навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство, поручив Председателю Государственной думы образовать Кабинет. По сообщению этого решения Главнокомандующим Северным фронтом Председателю Государственной думы, последний, в разговоре по аппарату, в три с половиной часа второго сего марта, ответил, что появление Манифеста было бы своевременным 27 февраля; в настоящее же время этот акт является запоздалым, что ныне наступила одна из страшных революций: сдерживать народные страсти трудно; войска деморализованы. Председателю Государственной думы хотя и верят, но он опасается, что сдержать народные страсти будет невозможно. Что теперь династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победоносного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала; продолжать до конца борьбу с внешним врагом; спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы ценою дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через Ставку. 2 марта 1917 г., 10 ч. 15 м. Алексеев».
– Что же вы думаете, Николай Владимирович? – спросил Государь, прослушав телеграмму. Он сразу понял, что Алексеев, как камертоном, настраивал ею командующих фронтами на его отречение и требовал передать ответы только через него. В тексте «милого косоглазого друга» не прозвучало и тени сомнений в той панической информации, которую поставлял ему спесивый Родзянко. «Они все сговорились заранее!.. – пришёл к выводу Николай, – Теперь надо подождать ответов моих генерал-адъютантов… Сразу будет видно, насколько широко измена захватила верхушку армии». – Что же вы думаете? – повторил он свой вопрос растерянно молчавшему Рузскому.