Кругом стояла та береговая ночная тишина, когда различаешь каждый звук отдельно, как бы много их ни было. Чуткое ухо моряка ловило беспрерывные шумы корабельных машин, словно где-то шло множество пароходов. Эти далекие шумы, оставляемые в обычной обстановке без внимания, казались сейчас подозрительными. В подплывший, наконец, вельбот Григорович перепрыгнул прежде, чем тот остановился у причала.
— Поторапливайся, поторапливайся! — понукал он гребцов. Возраставшее нетерпение поднимало голос Григоровича до сердитого крика.
В одиннадцать часов тридцать три минуты вахтенный начальник «Цесаревича», увидев возвращавшийся командирский вельбот, приказал спустить правый трап, осветить его электричеством. В это же время он вдруг заметил два миноносца, приближавшихся к «Цесаревичу» с левой стороны без огней.
— Черт их знает! — пробормотал он досадливо. — Значит, минное учение не отменили. Берут нас адмиралы на пушку! Ну, нет, меня не проведешь!
И мичман пробил сигнал отражения атаки, открыл боевое освещение. Артиллеристы бросились к орудиям, застыли у них в настороженной готовности.
Шагнувший на площадку трапа командир при первых звуках тревоги бегом бросился наверх, но у самого борта вынужден был остановиться. Сердце билось неровными толчками. Едва отдышавшись, вытирая вспотевшее лицо перчаткой, Григорович увидел в воде приближавшуюся мину. Стиснув зубы, чтобы криком не выдать волнения, Григорович в одну долю мгновения пережил столько, что иному, казалось бы хватило на всю жизнь…
Хорошо освещенный вспыхнувшими прожекторами, японский истребитель «Акацуки» стремительно удалялся, но его мина уже сделала свое дело, подорвав броненосец у левых кормовых башен. Григорович отдал приказ стрелять.
Засвистали дудки, заскрежетал металл поворачиваемых орудийных башен. Грозно загремели пушки.
Освещаемый боевыми фонарями «Ретвизана», от него круто оторвался и неожиданно бросился в атаку на «Цесаревича» «Сиракумо». Попытка оказалась для него роковой. «Цесаревич» зорко сторожил все движения неприятеля. «Сиракумо» был пойман его прожектором, выведен из строя несколькими выстрелами.
Подорванный броненосец кренило из стороны в сторону. Вода, властелином которой он был до взрыва, теперь становилась подлинным хозяином «Цесаревича». Она деловито затопляла поочередно отделения: рулевое, кормовое, минные аппараты, лазарет, кают-компанию. Накал электричества стал слабеть. Помигав несколько секунд, оно погасло совсем.
Звуки боевой тревоги застали трюмного инженер-механика Федорова, когда он уже засыпал в своей каюте. Они не сразу достигли сознания: начало сна было сладостно, крепко. Инженер-механик вскочил с койки только после того, как страшный удар потряс корпус «Цесаревича». Поспешно одеваясь, Федоров уже чувствовал необычный крен броненосца, но, только поднявшись на палубу, увидел, насколько серьезно положение. Кренометр показывал четырнадцать градусов, но его стрелка поднималась выше и выше.