В соседнем отделении послышался взрыв хохота. Ижорец заглянул туда. На обеих продольных скамейках, тесно сжавшись, сидели рабочие. Втиснувшись между ними, на толстом березовом обрубке примостился чертежник, пожилой, лысый со лба брюнет с негромким, вкрадчивым голосом. Ему явно хотелось показать, что он разбирается в политике лучше рабочих.
— Государственную думу нам надо, — назидательно поучал он ласковым тенорком. — Ученые люди съедутся, поговорят да что-нибудь умное и надумают. Вот мы и перестанем из стороны в сторону метаться.
— Толкуй, толкуй. Не больно нам нужна твоя дума. Такие же господа лысые с козлиными бородками съедутся, как и ты. Где господа да наемные чиновники с царским жалованием, там мастеровому и мужику хорошего нечего ждать, — резко возразил слесарь Лифанов, отрезая себе кусок колбасы, лежавшей на столике.
Алексея Лифанова товарищи по заводу любили за его острый ум и правдивость, но еще больше за то, что видели в нем прекрасные черты русского человека, искренне болеющего за общее дело. Даже в спокойных, дружеских спорах Лифанов всегда называл себя «мы», а не «я». Чувствовалось, что они думает так: не только о себе, но обо всех, и это располагало к нему, внушало доверие. В открытом взгляде его, как и в словах, было что-то надежное, крепкое, честное, отчего все неясное и запутанное начинало казаться простым и понятным.
Лысый чертежник на мгновение опешил от язвительной его реплики, но тут же запальчиво крикнул:
— Спорить с доказательством надо, по-деловому, а ты на народных выборных, как пень безголовый, клепаешь. Кто ты, мастеровой или чурка с глазами?
— Нет, господин хороший, не чурка и не клепальщик, а слесарь и сварщик, — полушутливо отозвался Лифанов и, обведя веселым взглядом рабочих, дружески продолжал, обращаясь уже не к чертежнику, а ко всем: — В думе кто сидеть будет?.. Господа помещики, купчики да попы. Хотели бы они спать спокойно, да крестьянские блохи мешают. Мужику земля для трудов нужна, для устройства всей жизни народной, а господам — для плутней, чтобы эту самую землю в банке за рупь заложить да в свой кошель положить. У нас вон полгубернии пустой земли стоит, ткни в нее лопатой — сама сок пустит, да вот работать на ней не дают. Монастырская, казенная да помещичья!
Сбившиеся в тесный полукруг рабочие, внимательно следившие за спором, сочувственно и тревожно зашумели, выражая согласие с Лифановым.
— С землей везде горе. Это-то так, — со вздохом произнес ижорец, устало присаживаясь на корточки около нар. — Ну, а насчет думы ты все-таки зря толкуешь.