Когда сестры милосердия показались на перроне, послышались крики:
— Покачать бы их следовало!
— Ура, сестрицы!
— В час добрый, сестрицы!
Наконец все как-то кончилось, все нашли свои вагоны и места, уложили вещи, поблагодарили провожавших, пожали им руки. Поезд отошел под прощальные крики сотен людей и приглушенные звуки военного духового оркестра.
Таисия Петровна чувствовала себя усталой и разбитой. Она взобралась на верхний диван и, лежа на нем, прислушивалась к равномерному грохоту вагонных колес. Каждый их поворот уносил ее все дальше и дальше от Петербурга, от всего того, что вчера еще было для нее жизнью, а сейчас становилось уже только воспоминанием.
Через распахнувшиеся занавески светила круглая зеленоватая луна, и в ее лучах купе казалось наполненным искрящейся пылью. Несмотря на то, что свечи погасли, в купе было светло.
Немного отдохнув, Таисия Петровна отодвинула занавеску, заглянула в вагонное стекло, прислушалась. Поезд замедлял ход. Подошел к станции и остановился. Но вокруг продолжалась кипучая жизнь с беспокойными шумами и звуками. Коротко и глухо вскрикивали маневрировавшие паровозы, гремели, толкая друг друга, передвигаемые ими вагоны. Изредка на паровозах открывали поддувала, из которых с натугой вырывался пар. С другой стороны вагона тоже шла своя жизнь. По рельсам двигались огромные тяжести, угадывавшиеся по дрожанию земли, по глухому, грозному стуку. Стояли долго. Когда поезд тронулся снова, Таисия Петровна утомленно закрыла глаза и скоро уснула.
Но в тех вагонах, где ехали рабочие, которые должны были срочно устранить все повреждения на военных судах, пострадавших от вероломной атаки японцев, спали немногие. Балтийцы, обуховцы и ижорцы вели между собою нескончаемые разговоры о войне, о ее причинах, о будущих судьбах России. Многие из них знали друг друга давно и не стеснялись говорить откровенно и прямо.
— Не пойдет у нас эта война, — говорил рабочий Обуховского завода оружейному мастеру Ижорского. — Сердца к ней у народа нет. Видали в Питере манифестации, когда царь про войну объявил? Кто их делал да «боже царя храни» пел? Чиновники, лавочники, студенты в мундирах. А простой народ где был?.. Не было его, простого народа, — ни мастеровых, ни мужиков. Рабочему люду от этой войны один прок: либо перст пополам, либо ноздря надвое.
— Правильно, — соглашался ижорец, — кашу-то царь с министрами заварил, а вот расхлебывать ее мы едем.
— Мне сдается, — сказал обуховец, — если мы эту дрянную кашу и расхлебаем, то, как говорится, кашку-то слопал, а чашку-то об пол. Для себя-то в другой посудине варить станем.