– В детстве видела картинку в книжке. Две жирафы. Нелепые, долговязые. Стоят, скрестив шеи, и такой вид, будто не знают, что им, нескладным, делать друг с другом дальше.
Игла закрыла глаза и уснула, а Грин думал о ее словах.
Когда ее пальцы, дрогнув, разжались, он осторожно поднялся и вышел из спальни. Нужно было и в самом деле закончить с гремучим студнем.
Выйдя в коридор, случайно глянул в сторону прихожей и замер.
Снова белый прямоугольник. Под прорезью на двери.
В письме было сказано:
Плохо. Вы упустили обоих. Но есть шанс исправить ошибку. Завтра у Пожарского и Фандорина снова конспиративная встреча. В Брюсовском сквере, в девять утра.
ТГ
Грин поймал себя на том, что улыбается. Еще удивительнее была мысль, пришедшая в голову.
Бог все-таки есть. Его зовут ТГ, он союзник революции, и у него пишущая машина „ремингтон №5“.
Кажется, это называлось „шутка“?
Что-то менялось в нем самом и в окружающем мире. Непонятно, к добру или к худу.
Глава тринадцатая,
в которой, как положено, происходит несчастье
Очнувшись, Эраст Петрович увидел белое пространство с ярким желтым шаром посередине и не сразу сообразил, что это потолок и стеклянный колпак электрической лампы. Немного повернул голову (причем обнаружилось, что голова находится на подушке, а сам Эраст Петрович лежит в кровати) и встретился взглядом с неким господином, который сидел рядом и смотрел на Фандорина с чрезвычайным вниманием. Человек этот показался статскому советнику смутно знакомым, но откуда – сразу вспомнить не получилось, тем более что внешность у сидящего была самая неинтересная: мелкие черты лица, ровный пробор, скромненький серый пиджак.
Надо спросить, где я нахожусь, почему лежу и который теперь час, подумал Эраст Петрович, но не успел. Господин в сером пиджаке встал и быстро вышел за дверь.
Пришлось находить ответы самостоятельно.
Начал с главного: почему в кровати?
Ранен? Болен?
Эраст Петрович пошевелил руками и ногами, прислушался к себе, но ничего тревожного не обнаружил, если не считать некоторой скованности в сочленениях, как если бы после тяжелой физической работы или контузии.
Тут же все вспомнилось: баня, прыжок с крыши, городовой.
Очевидно, произошло непроизвольное выключение сознания и погружение в глубокий сон, необходимый духу и телесной оболочке, чтобы оправиться от потрясения.
Вряд ли обморок мог продолжаться долее нескольких часов. Судя по лампе и задвинутым шторам, ночь еще не кончилась.
Оставалось определить, куда именно отнесли голого человека, лишившегося чувств посреди зимнего переулка.
Судя по виду комнаты, это была спальня, но не в частном доме, а в дорогой гостинице. На это умозаключение Фандорина навела монограмма, которой были украшены графин, стакан и пепельница, стоявшие на изящном прикроватном столике.