Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика.
– Куда прикажете, ваше превосходительство? – молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. – Доставим в наилучшем виде!
Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку – крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.
– И почем нынче такая упряжка?
„Ванька“ не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.
– Почитай, сот в пять целковых, – похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.
И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.
– Этому алмазному брегету цена самое малое – т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.
Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.
– Да соображай живей, – прикрикнул сумасшедший генерал, – а то д-другого остановлю.
„Ванька“ схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась – повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.
– Стой! – крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. – Вернись!
Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.
– М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, – промычал он с укоризной, что означало: „Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается“.
– Д-давай еще меняться, – предложил малахольный. – Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.
Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а „ваньке“ бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:
– Всё, чтоб д-духу твоего здесь не было!
Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха.
Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать.
Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ – тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых.
Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул:
– Нно, ленивая! Вали!