— Ой, худое место, княже, — пробормотал игумен, — мерянский Синий камень торчит у воды, будто идол поганый...
— А я, отче, тверд в вере, — ответствовал Александр Ярославич. — В козни идола не верую. Примером своим наставлю и утвержу людей. Прости, но и монахов твоих одолжу на городовую повинность: валить лес, рыть ямы, избы рубить.
Игумен опустил веки. Но тотчас пересилил себя. Посмотрел на молодого князя с одобрением.
— Делай, как задумал, — возгласил. — Слукавишь в малом, оставишь зазор, ан в ту щель, невидную оком, просочится лихо. Русь, княже, хоромы преобширные. Державствовать ею нужно по совести.
Посреди переяславских развалин Александр Ярославич должен был обнадежить людей. Уверить других, поверив самому, что зло поборимо. Храбрость и терпеливое мужество подразумевались у русичей сами собою. Он недоумевал, если кто-нибудь мешкал, тянул с ответом. Трус вызывал его брезгливость. Отступник — беспощадное бешенство. Главным воздействием личности князя на других была его убедительная простота. Что могло криво истолковаться у других, у него выглядело естественным, единственно возможным.
Все русские города пахли сейчас пожарищами — но уже и свежим тесом! На пролом городовой стены навешены новехонькие ворота; провалившаяся кровля снова поднялась с коньком на челе. Из ближних рощ везли ошкуренные бревна. Легкий березовый дым из печей был несхож с бедственным чадом. Русский люд обстраиваться горазд, знать бы, что беда отошла...
Ан нет! За плечом, как тать стоит. Повернув в южные княжества, рать Менгу-хана весною 1240 года приступом взяла Киев. На севере злокозненные орденские рыцари от поверженного изменой Пскова уже ощутимо теснили и Новгородскую землю, топтали ее пашни, угоняли скот, жгли деревни.
А Невский воитель строил Переяславль, уряжал бояр и смердов, следил, как возводили новые крепостные стены.
Умаявшись за день в седле по ухабистым дорогам, едва мог дождаться, чтобы Онфим стянул сапоги. Наградой в сновидениях являлся ему тот святошно-радостный город детства, где зима с ноября обряжалась в парчовый сарафан, к марту скаты крыш обрастали хрусталями, а апрельская травка, подобно дротику — прямая, неудержимая, пробивалась сквозь слой прелой листвы!
...Была та весна 1220 года искрометна, словно пушистыми веками взмахнула, приманила — да уже на других смотрит! С крыш, со дворов снеговая вода сошла бойко. Того шибче травяными иголками прошилась земля: было бело, было черно — стало зелено.
Второй сын Переяславского князя Ярослава и княгини Феодосьи Александр родился в мае. По народной примете — всю жизнь быть в маете. Но этим месяцем земля украшается!