С тех пор как Онфим впервые взмахнул мечом, отбитым у шведа, прошло два года. В памяти это время подобно полету стрелы, а на самом деле в нем было много и труда и пота. Не отходя ни на шаг от Александра Ярославича, княжеский стремянной торжествовал, когда после двукратного приезда в Переяславль владыки Спиридона Александр наконец сказал сурово:
— Ворочусь, но пусть встреча ждет меня по-стародавнему за три дня пути, а город, кроме стара и млада, выходит за один день. Тогда и я дам пир для новгородцев и прикажу звонить на вече.
В самом Новгороде шло бурленье. Знатные вечники говорили одно, а новгородичи, подступавшие к площади, подобно вздувшемуся Волхову, не слыша и не слушая их, кричали за Александра. Толпа побеждала: вместе с Ярославичем новгородцы воевали, многих он знал по имени и в лицо.
Счастливая особенность натуры князя была в том, что его память не хранила обид. Они не точили ему душу. Возвратившись в Новгород, он словно разметал застойный воздух. Воеводы, сотники, ополченцы, конные и пешие — все становилось на свои места, принимало осмысленную стройность...
Сборная рать из новгородцев, ладожан, Ижоры и карелы была не слишком велика. Правда, из Владимира шел на подмогу с полками брат Андрей. Но ждать — время терять. Александр Ярославич задумался: куда направить немедленный удар? Немцы укрепились в трех местах: на северо-западе от Новгорода в погосте Копорье, превращенном ими в крепость; на западе в городе Юрьеве, на юго-западе во Пскове. Пойти на Юрьев опасно, могут отрезать с тыла. Лучше поначалу вытеснить врага из русских земель. Копорье или Псков? Псков стоит почти на рубеже ливонских владений; подмога рыцарям придет быстро. Копорье в стороне, это Вотская пятина Новгорода.
Приняв решение, он уже не медлил. Но двигался сторожко: повсюду рыскали немецкие дозоры.
Сощурившись, Александр Ярославич смотрел на снежную просеку. Лунные полосы ложились поперек вперемежку с тенями стволов. По дороге что-то двигалось. Но вот дивно: фигура становилась явственна лишь в тени. Попадая на освещенное место, она словно растворялась. Подошел пешец в полушубке из белых овчин, в белых же валяных сапогах и заячьем малахае.
— Вот что, — сказал князь. — Собрать доброхотов, одеть в белую овчину, и пусть подползают к немцам, не хоронясь за кусты. На ровное место немцы меньше посмотрят.
— Дозволь мне! — вызвался Онфим.
— Похоробствовать хочешь? Добро. Бери пешцев под начало. Дозоры снимать без шуму.
Копорье взяли с налету. Среди пленных тевтонов князь приметил одного, не то чтобы старее годами — рыцари редко доживали до тридцати: и чужая и своя жизнь держалась у них на острие меча, — но надменнее видом. Взмахнул рукою, чтобы подвели поближе. Прежде чем заговорить, долго вглядывался.