— Ты ничего не знаешь. Притворись, что ты ничего не знаешь.
Затем слуги помогли Миртл уйти прочь, и Вилла осталась с Премьер-министром.
Она не была слишком хорошей лгуньей, но она была отличной притворщицей. Так что Вилла сделала вид, что она не знает ни о чем из того, что случилось до нападения Миртл на премьер-министра.
— О Боже, милорд! Что это было такое?
Она притворилась, что не заметила, как его пристальный взгляд стал проницательным, и старалась не вздрогнуть от того, каким ледяным взглядом он окинул коридор.
— Не имею ни малейшего понятия.
Не предполагалось, что это будет вот так. Охлаждение было задумано как временная мера. Но ему причинило такую боль немедленное принятие этой истории его семьей, то, что они мгновенно поверили в его трусость. Его ужасно мучило то, что его отец смог таким вот образом повернуться к нему спиной.
И тогда Натаниэль тоже отвернулся от них. От отца, от Дафны, от вспышки бешеного удовольствия в глазах Бэзила.
В комнате Рэндольфа наступила тишина, которая бывает в пустом помещении. Перед этим, даже когда он спал, в комнате ощущалось его присутствие. Теперь все было по-другому. Натаниэль сел в кресло у постели отца, то самое кресло, которое он занимал в неурочные часы на протяжении нескольких прошедших ночей.
— Сэр, вы выглядите не очень хорошо, — Натаниэль взял отца за истощенную руку. — Достаточно плохо выглядите.
Рука его отчима казалась трагически чужой. Хотя Рэндольф только разменял шестой десяток, его кожа казалась высохшей, словно пергамент, как у стариков преклонного возраста, и сквозь нее видны были кости.
Тем не менее, это была все та же рука, за которую держался Натаниэль в шесть лет, когда учился плавать, та, что чертовски больно шлепала его по заду, когда ему было двенадцать, и та, которую он впервые пожал по-мужски, когда ему исполнилось шестнадцать.
Он закрыл глаза, пытаясь представить отца перед собой, здорового, каким он был когда-то.
— Мы так много времени потратили впустую, ты и я. Я был слишком гордым. Ты был слишком замкнутым.
Он снова взял руку отца и поместил ее между своими ладонями. Рука была холодной, и Натаниэль чувствовал, что он должен согреть ее.
— Вилла не похожа на Дафну. И слава Богу. Она не сравнится ни с одной женщиной, которую я когда-либо знал. Вначале можно предположить, что она — сумасшедшее существо, потому что она говорит такие странные вещи. Затем, когда начинаешь прислушиваться, понимаешь, что она смотрит на мир, как на огромный подарок, который ей вручили, перевязав лентой, и она разворачивает его постепенно, один восхитительный слой за другим.