Наутро сон вспоминался с трудом: пустой зал, звон клинков, на полу прыгающие тени. Но я была спокойна, меня уже ничего не пугало. И только слова все еще звучали в ушах.
— Правда, ошибки бодрят? — шепчет мне голос. — Думаешь, что все понарошку, а оказывается всерьез… Играешь по одним правилам, а все остальные вдруг начинают играть по другим…
Сон затерся среди десятка других, оставив после себя неприятный осадок. Мне постоянно подкидывают головоломки, которые я пока не могу решить. Чего от меня хотят? Зачем заставляют раз за разом переживать смерть Макса?
С больной головой я сползла с кровати, нехотя глянула в набухающий за окном день.
Надо открыть форточку. Зачем я ее закрыла?
Заклинившая рама долго не поддавалась. Я мучила шпингалет, дергая ручку. Окно сдалось неожиданно, резко распахнувшись, и вместе со свежим воздухом в комнату влетели листья. Их шуршание в первую секунду напугало меня.
Весь подоконник был усыпан желтыми березовыми листьями, словно их специально кто-то набросал. Кто-то швырял их в окно двенадцатого этажа?
Глава IV
СОРВАННАЯ ТРЕНИРОВКА
Давно я не чувствовала себя такой разбитой. Голова болела, во рту было сухо, делать ничего не хотелось.
Вот такой он, последний день каникул…
От расстройства я насыпала в чашку слишком много порошка, и кофе получился горьким, невкусным. Но я упрямо тянула отвратительный напиток, словно наказывала себя за все проявленные мной слабости.
Мама поначалу не смотрела на меня. Стояла около окна, демонстративно изучая облака за стеклом. Пила свою болтушку из сырого яйца. Молчала.
Я отставила чашку, уронила лицо в ладони, прислушалась. Ничего. Пустота. Только с первого этажа идут слабые сигналы тревоги — там Маринка.
— Ты не имеешь права!
Стакан так громко опустился на стол, что нарисованные рыбки на боках моей чашки поджали хвосты.
— Хандри, страдай, плачь по ночам — делай все, что угодно, если настолько слаба, что не можешь совладать с собой. Но ни в коем случае не показывай свои чувства другим.
Я с удивлением вынырнула из ладоней.
— Люди вокруг тебя не зрители в кинотеатре, они не должны ничего знать. Чем меньше сочувствия, тем быстрее все пройдет.
Мама стремительно прошла мимо меня. Раздраженно звякнули ключи.
— И никакого черного цвета! — Мама появилась на пороге кухни. — Черный цвет не спасет. Только даст сигнал остальным, что у тебя не все в порядке. Хочешь, чтобы тебя обсуждали? — Я опустила глаза. — Не хочешь.
Мама ушла, оставив после себя легкий запах духов — цитрусовые с горчинкой.
Я невольно мысленно последовала за нею. Вот она стоит на площадке, ждет лифта, нервно постукивает мыском ботинка, входит в кабину, несколько раз нажимает на кнопку первого этажа, смотрит на себя в зеркало на стене, поправляет волосы. Быстрым движением прокручивает связку ключей на пальце и кладет ее в сумочку. Двери не успевают открыться до конца, как она выскакивает наружу. Пересекает по диагонали холл. Пять ступенек вниз. Пищит кодовый замок. Мама выходит на улицу, недовольно поджимает губы, потому что вокруг слякоть — снег растаял, оставив после себя грязные лужи. Ступает своим хорошо начищенным ботинком на дорожку. Огибает детскую площадку, идет к автобусной остановке. На повороте к школе ее ждут. Быстрая тень отделяется от дерева, перебегает за ее спиной, а потом набрасывается сзади, хватает за волосы…