— Колдун тонет! Чернокнижника бог наказал! Водяной забирает к себе!
Следом ехал на своей пузатой кляче Евтик Хомин из Ивайловки. Спрыгнул с воза с сеном, бросился к тонущему и выдернул Макара из воды. А Макар и стоять уж не мог. Евтих донес его до воза, рванул бастрык, зарыл Макара в сено. Все это молча, быстро. Тронул коня и во всю силу погнал его к Макаровой пасеке. Она была ближе, чем деревня Ивайловка. На пасеке Евтих долго растирал Макара спиртом. Потом переодел в сухое белье и до вечера не отходил от старика, поил травами, медовухой. Макар ожил, заговорил:
— Кто ты? Я тебя вроде не видел в наших краях?
— Тю, аль не знаешь, я Евтих Олегович Хомин. В прошлом году приехал. Тебя хорошо знаю. Говорят, порушил ты старую веру и будто в новую не вошел.
— Верно. От старого зипуна ушел, а новый в плечах жмет. Обойдусь рубашкой. Спасибо за спасение, Хомин. Благодарствую, Евтих Олегович. Отвел смерть. Семья-то велика ли?
— Вчера двенадцатый родился.
— Вот это гвардия. Ну вот, Евтих, при такой семье, верно, живешь скудно. Чем больше ртов, тем больше надо им хлеба. Ты меня спас, не дал оборваться моей тропинке, не проехал мимо, как тот шалопут. Потому с этого дня, считай, буду помогать тебе, сколько сил хватит.
— С чего это, ты же не батрак мой.
— Не перечь. Мне все это ни к чему, — кивнул он на связку колонковых и соболиных шкурок, — а для тебя подмога, ладная. А то помру, и глаза некому будет закрыть. Ни дальней, ни ближней родни не осталось, все отреклись от меня. Забирай шкурки и дуй на своей разлетайке в Спасск, сейчас самое время торга пушниной. Одевай своих голопузых. Завтра я к тебе забегу.
— Не могу, Макар, взять чужое, еще скажут люди, что за деньги тебя спасал.
— Дурак, ты спасал меня из любви к ближнему, а шкурки я дарю тебе за твою душевность. Бери. Давай еще по кружке медовухи жмякнем, и валяй домой. Раздует ветер сено-то. Бедняки, вы народ бесхозяйственный. Отчего такое, не пойму. Богач за тот клок сена ни за что бы не стал воз рушить. А ты бац — и развалил воз…
И вот спешил Макар. Перевалил сопку, пошел вниз по склону. Кряхтел от ветра и мороза, сильно гнул спину, бодая ветер. Ругал себя:
— Черт дернул меня идти прямиком, целиком! Прямо сороки да вороны летают, но никогда дома не бывают.
Действительно, шел бы Макар по своей тропе, пусть там путь был верст на пять длиннее, не пришлось бы ему буравить ногами глубокий снег.
Как ни спешил, но буря оказалась быстрее его. Села ему на плечи, придавила. Среди деревьев носились бородатые тени, будто духи подземелья вышли на свой дьявольский шабаш: визжали, выли, с грохотом роняли старые лесины, бросали в лицо лопатами колючий снег, облепили Макарову бороду — не борода, а кусок льда.