— Ты, Степан Михайлыч, не знаешь, не терял ли кто в тайге собаки? Приблудился ко мне пес, так, собачонка никудышная, плевая, но ить чья-то она есть, — хитрил Макар.
Знал он Степана, может тут же предъявить свои права на собаку, и вся деревня подтвердит, что была у Степана такая собака, не открестишься.
— Какая мастью? — хмуро бросил Степан.
— Черная, как дьявол черная, ни одного белого пятнышка. Смоль смолью.
— Нет, таких у нас не бывало. Никудышных не держим. А ты все такой же, не умеешь скрывать чужого. Жил бы по-таежному: нашел — молчи и потерял — молчи.
— Душа не приемлет.
— А остался ли бог-то в душе?
— Похоже, отвергла его душа.
— Уходи, анчихрист, глаза мои не могут на тебя глядеть.
— Ну ин пошел, прощевай. Значит, нет у вас такой собаки?
— Нет и не было. Дьявольскую масть не держим. Уходи, нечестивец!
Макар побывал и в дальних деревнях, у многих спрашивал, но никто не терял собаки. Успокоился старик.
Пришло в Ивайловку шумное и разухабистое рождество. Его справлял всяк по своим достаткам: кто пил брагу или медовуху, а кто и спиртом баловался. В лавке Кузнецова водился контрабандный спирт. Его приносили китайцы-спиртоносы. Купец продавал спирт только за пушнину, давал в долг тоже под пушнину. Один колонок — четверть спирта, потом в городе Кузнецов продавал колонка за десять четвертей. На то и торг. Не было бы выгоды, никто не торговал бы.
У лавки среди народа крутилась Кузиха. Еще больше осунулась, лицо почернело. Не терпелось ей бросить злое слово на Макара и Хомина, ославить их. Хомин ведь разбогател с дармовщины. Другое дело — Кузьмины. Кузя приехал сюда в числе первых. Захватил лучшие земли, покосы. Первое время были очень хорошие урожаи, по двести пудов зерна снимали с десятины. И пшеница тогда была в цене, продавал приезжим, с того Кузя и пошел в гору. Рубль к рублю — деньги. Потом поставил конный завод, разводил коней местной породы — помесь монгольских с сибирскими. Коней брали нарасхват. Стадо коров немецкой породы развел. Вроде человек по-честному зажил, а вот Хомин как из воды вынырнул. Из грязи в князи. Да и плети, что дал Кузихе Макар, нельзя было простить. Тараща глаза, Кузиха шипела:
— Мой Кузьма третьеводни ездил проверять сено да завернул к Макару, чтобы обогреться, а там такие страсти, что Кузьма чуть не умер от страха. Макар со своим псом ругался. Макар — слово, пес — два. Пес черный-пречерный, лежит на Макаровой кровати и ругается. Это не пес, а дьявол. Макар кричит дьяволу: «Рано ты приволокся по мою душу, черный дьявол, я еще не озолотил Хомина, еще не закупил его душу». — «Нет, — ответствует дьявол, — я от тебя больше не уйду, буду твоим душеприказчиком. Боюсь, как бы ты снова к богу не подался. Мы, — говорит, — столько зла понаделаем в деревнях, что все за ножи схватятся, перережут мужики глотки друг другу, все пойдут в ад».