– Успехов тебе.
Я нажала кнопку отбоя и только сейчас обратила внимание, что руки у меня трясутся, словно у запойного алкоглота. Понятно, отходняк начался, сдулся киборг. Страшного ничего не произошло, похоже, у Лешки те же проблемы, что и у меня. Тут Виктор прав – мы с Майоровым давно уже одно целое, даже болезни у нас теперь похожи. И на стресс мы, значит, реагируем одинаково.
Я открыла окно и впустила в комнату холодный и влажный февральский воздух, давно уже барабанивший в стекло.
Устало, замучилось сердце,
От страха сгорая, кричать,
У злого огня не согреться,
Уж лучше на снег – замерзать.
Стихи ворвались вместе с ветром, появившись совершенно неожиданно. Гнать их в форточку я не стала, пусть поживут.
Пока ловила за хвост неугомонные строчки и записывала их в блокнот, куда-то подевался тремор в руках. Теперь можно и ребеныша навестить, пора ее спать укладывать.
Возле двери в дочкину комнату топталась растерянная Катерина. Она дергала дверную ручку и возмущалась:
– Никочка, это что еще за фокусы? Ты зачем закрылась? Немедленно открой дверь!
– Баба Катя, уйди! – Судя по слабому прерывистому голосу, малышка только что плакала. – Я к маме хочу!
– Ну так открой дверь, и я отнесу тебя к маме.
– Нет! Не открою! Мама!
– Катерина, что у вас происходит? – Материнский инстинкт – штука доминирующая. Стоило мне понять, что моему ребенку плохо, и я уже была готова высадить плечом дурацкую деревяшку, ставшую между нами. – Замок заклинило?
– Ничего не заклинило, – обиженно засопела домоправительница. – Это дочурка ваша научилась с ним управляться. Закрылась вот в комнате и плачет. Что ты будешь делать!
– Ты иди к себе, я сама разберусь.
– Да как же, маленькая ведь плачет!
– Пожалуйста!
– Как скажете! – Ну вот, обиделась. Ничего, завтра помиримся.
– Бусинка моя родная, – я подошла поближе к двери, – это я. Пустишь маму?
Замок щелкнул, дверь медленно распахнулась. В проеме стояло маленькое олицетворение горя: мокрые от слез щеки, кудряшки прилипли к вспотевшему лбу, носик покраснел, глаза несчастные-пренесчастные.
Я наклонилась, подняла дочурку на руки и, прижав к себе дрожащее тельце, прошептала в маленькое розовое ухо:
– С папой все хорошо, слышишь? Он в порядке.
– Правда? – Ника, упершись ручками мне в грудь, внимательно всмотрелась в глаза. Потом губы малышки задрожали, глаза снова налились слезами. – Он не умер?
– Нет, глупенькая. – Да что с ней такое? – Папа спит, он очень устал сегодня.
– А я думала… Мамсик, мне так страшно!