Наевшись, пес улегся поудобнее и лежал, глядя на огонь. Потом сказал:
— Когда я стал пруви, стал понимать слова. Сильнее, быстрее, больше — легко. Есть трудные: терпение, поступок, причина. А есть, чего не понимаю. Ты сказал: здесь красиво. Что значит?
— Трудно объяснить, — сказал человек. — Тут все так… соразмерно, что ли. Радует глаз. И не только глаз: родник журчит, запах вот этот, — ты же лучше меня чувствуешь.
— Запах чувствую, — сказал пес- Родник слышу. Деревья вижу. А красоту не вижу, не слышу. Где она?
— Везде, — сказал человек. — Не могу я тебе объяснить, не умею.
— Может, другие могут? Ученые?
— Не знаю. — Человек с сомнением покачал головой. — Не уверен.
— А вот когда ты убивал этого… с пятнами… — не унимался пес.
— Лерда, — подсказал человек.
— Да, лерда. Я испытал большое удовольствие. Было хорошо сделано. Может, это — красота?
— Я понимаю, что ты хочешь сказать… — произнес человек. — Но…
Он еще раз огляделся вокруг, словно сверяясь с чем-то, и решительно покачал головой:
— Нет, это не то. Похоже, но не то.
Некоторое время пес молчал. Совсем стемнело, человек подкинул в костер веток. Пес снова заговорил:
— Может быть, надо было улучшать меня дальше? Тогда я стал бы супи и понял все.
— Я уже тебе объяснял, — терпеливо произнес человек. — Животные не становятся супи. Если их усовершенствовать дальше, после пруви, то они становятся симбиками. Но симбики не могут быть ни помощниками, ни друзьями. Они одиночки — даже сильнее, чем супи. Ты хочешь стать симбиком?
— Нет, не хочу, — пробурчал пес- Хочу с тобой. Теперь оба замолчали надолго. Валежник кончился, и костер постепенно догорал. Лишь слабые языки пламени перебегали по углям, когда пес спросил еще раз:
— Мы улетать отсюда или оставаться?
— Ты имеешь в виду — с Никты? Может, останемся некоторое время, — сказал человек. — А что?
— Хочу оставаться, — заявил пес- Тут хорошо. Не хочу на прежнюю планету. И совсем не хочу на Землю. Там плохо.
— Понимаю… — сказал человек.
Он встал, отошел в сторону, где скалистый склон спускался в долину, расстегнул комбинезон. «Да, друг мой Ган, — думал он, глядя, как струя, серебрясь в лунном свете, исчезает между камней, — на Земле тебе и правда плохо. Охотиться нельзя, сражаться не с кем. А в людных местах можно появляться только в наморднике, как когда-то водили собак — вот ведь глупость! Можно, правда, гулять по лесам, но разве это леса?»
Он прислушался. Внизу, осторожно ступая, пробирался к ручью кто-то большой и грузный. Заслышав его, предостерегающе прогудел тагрил (ученые пока не решили, считать ли его обезьяной, или все же ящерицей). Сколько в ту сторону до ближайшего поселка — две тысячи километров или три? А на запад — четыре или пять? Тысячи километров совершенно не исследованных земель, сотни неизвестных животных. Корбел говорил, что на юге встречаются дышащие и даже двигающиеся деревья: тот, кто ему это рассказал (а человек этот, по словам Нормана, заслуживал доверия), заснул в роще, а проснулся на совершенно пустом месте. А еще говорят о сверкающих пещерах, полных горного хрусталя, водопадах, каких не встретишь нигде… Может, правда остаться здесь на месяц-другой? Походить, местность разведать, карты хорошие составить, хищников отпугнуть… Поселенцы спасибо скажут, и Ган будет доволен.