Он читал, курил, возился на кухне, смотрел телевизор. Старуха ему мешала. Исчезнув, она стала мешать гораздо больше. Крюков решил расспросить соседей, в душе подсмеиваясь над собой.
Этажом выше открыл дверь тусклый мужик в кальсонах с оттянутыми коленками.
– Не, не знаю, – забубнил он, – ну, видел, стояла, а кто такая, куда делась, не знаю.
Вторую дверь открыла словоохотливая тетка.
– Эта бабка, точно, сумасшедшая. Я так всегда пугалась, так вздрагивала! Целыми сутками стоит, стоит! Ты позови милицию, может, чё случилось.
Милиция предстала в лице молодого лейтенанта. Вместе с Крюковым и соседкой он сильно постучал в дверь, затем толкнул ее. Дверь неожиданно легко подалась – она не была заперта. Они вошли в темноту. Крюков нащупал выключатель, включил свет.
Старуха лежала в коридоре. Смерть ее мало изменила – по сути, она была мертва уже давно. Она лежала на животе с неестественно вывернутыми руками и ногами. Сквозь жидкие пряди седых волос просвечивала тонкая серая кожа черепа. Полуоткрытая челюсть. Вылинявший короткий халат задрался. Белья под ним не было.
«Беспокойство… – подумал Крюков, – какое мне было дело?»
– Так я и знала, так и знала! – затрещала соседка.
– Надо вызвать врача, чтобы констатировал смерть, – сказал лейтенант.
Стас прошел в комнату, открыл окно. От тошнотворного запаха ему стало плохо. Штор на окне не было. В комнате вообще почти ничего не было. Какой-то деревянный стол, железная койка, заправленная ветхим одеялом, куча тряпья в углу и… ни одного стула.
Стас увидел на столе что-то рыжее, сухое и сморщенное. Он подошел ближе.
Это были обгрызенные и засохшие мандариновые корки.
Мой почтовый ящик – печальный символ моего образа жизни. Рядом с добротными своими соседями, отпираемыми лишь специально предназначенными для этого ключами в значительно бренчащих связках, мой, бедняга, похож на бомжа с вечно пустыми карманами. Газеты попадают в него лишь по редким ошибкам почтальона, а дверца с дыркой на том месте, где у приличных собратьев замок, в давнем ладу с ветром: куда он, туда и она с печальным скрипом. До слез иногда ощущаю свое родство с этой дверцей, у которой нет замка, и нет той связки, в которой бренчит тот единственный ключ…
Сегодня тоже было до слез. Да и ветер очень уж старался, слишком жестоко трепал мою подругу. Я нырнула рукой в привычно пустое чрево ящика и к удивлению своему обнаружила, что оно не пустое. Вытащила открытку – безвкусную, совдеповскую.
«Юля! – было написано там незнакомо прыгающим почерком. – Откликнись, если получишь эту открытку.