Астрид еще застала, как они маленькими школьницами в Вене ходили на демонстрации, сегодня на антиамериканскую – «долой "першинги" из Европы!», а завтра – на антисоветскую – «долой русские ракеты СС-20!»…
Бароев был точен.
Холодно кивнул ей, зырком глаз на почтительное расстояние отогнал телохранителей, присел, не сняв своей каракулевой шапки…
– Я хочу выразить вам свою озабоченность по поводу моей бывшей сотрудницы, – начала Астрид.
– С Айсет все в порядке, – как отрезал, сказал Бароев, – она дома среди родных.
– Дело в том, что озаботиться может все западное общество, – мягко и вкрадчиво возразила Астрид. – У нас с вами разные представления о свободе, и домашний арест, принудительное заточение Айсет, на Западе будет зачтено не в пользу вашему имиджу, вы понимаете?
Бароев молчал, угрюмо глядя ей в лицо. Астрид занервничала.
– Поймите, была бы Айсет простой чеченской девушкой, тогда ладно, но она училась в Европе, имеет много друзей в свободном мире, и наконец – она работала на американском телеканале, а американская общественность не останется безучастной, когда дело касается личной свободы, будет скандал…
Бароев неожиданно заговорил на восточный манер:
– Зачем такие нехорошие слова, уважаемая? Скандал, имидж, заточение… Айсет важную работу делала. Уже все сделала, совсем немножко осталось…
– И как скоро мы сможем ее увидеть?
– Увидеть? Дня через три, я так думаю.
Бароев широко улыбнулся, и вот тут-то Астрид сделалось по-настоящему страшно.
…Я мог позвать, рукою шевельнуть.
Но тень моя могла ль тебя вернуть?
Хотел, чтоб ты ушла, чтоб не ушла.
Но мысль дойти до слуха не могла.
Я сделал знак – вернуть тебя с пути.
Ушла? А почему бы не уйти?
Тудор Аргези
В гостиной дома Саадаевых на столе горела керосиновая лампа. За столом на том же самом месте, как тогда, в сорок втором, сидел Евгений Горелов, теперь капитан войск НКВД. Только табурет напротив него был пуст. Весь дом был пуст.
За окном орали недоенные коровы, скулил недострелянный пес. Слышны были голоса солдат, занимавших пустые дома для постоя. Теперь им надо было, предотвратив случаи возможного мародерства, в том числе собственного, дождаться русских переселенцев.
Горелов чувствовал себя дураком. Дураком, потому что не смог убедить Машу. Ведь прекрасно видел, в каком она была состоянии. В таком состоянии человек может броситься с гранатой под танк или закрыть телом амбразуру дота. Надо было отвлечь ее, успокоить, а потом уже объяснять, доказывать, запугивать.
Как ее можно было успокоить? Да так, как мужчины веками успокаивали женщин. Она же сама упала в постель. Надо было только… Дурак! Дважды Дурак Советского Союза капитан Горелов!