Насчёт Эраста Петровича можно было не тревожиться. Но вот что будет со мной?
В дверь громко постучали.
— Ваше императорское высочество! В доме преступник! С вами всё в порядке?
Ксения Георгиевна жестом велела мне спрятаться за шкаф. Открыла дверь, сказала недовольным голосом.
— У меня страшная мигрень, а вы так кричите и грохочете. Поймайте вашего преступника, а меня больше не беспокойте!
— Ваше высочество, по крайней мере, запритесь на замок.
— Хорошо.
Я услышал звук поворачиваемого ключа и вышел на середину комнаты.
— Я знаю, — лихорадочным шёпотом заговорила Ксения Георгиевна, зябко обхватив себя за плечи. — Всё это не правда. Он не мог совершить кражу. И ты, Афанасий, тоже на такое не способен. Я обо всем догадалась. Вы хотите спасти Мику. Я не прошу рассказывать, что именно вы задумали. Скажи только — я правильно догадалась?
— Да.
Она и в самом деле меня больше ни о чем не спрашивала. Опустилась на колени перед иконой и стала класть земные поклоны. Я никогда раньше не видел, чтоб её высочество проявляла такую набожность, даже в детстве. Кажется, она ещё и что-то шептала — вероятно, молитву, но слов было не разобрать.
Ксения Георгиевна молилась невыносимо долго. Полагаю, никак не менее получаса. А я стоял и ждал. Только убрал бутылку виски в саквояж. Не оставлять же её было в комнате великой княжны?
Лишь когда в доме все стихло и из парка, громко переговариваясь, вернулись преследователи, её высочество поднялась с колен. Подошла к секретеру, зазвенела там чем-то, а потом подозвала меня.
— Держи, Афанасий. Вам понадобятся деньги. У меня нет, сам знаешь. Но вот опаловые серьги и бриллиантовая брошь. Они мои собственные, не фамильные. Эти вещи можно продать. Наверное, они стоят много.
Я попытался возражать, но она и слушать не стала. Чтобы не ввязываться в долгий спор, который сейчас был бы совсем не ко времени, я взял драгоценности, твёрдо пообещав себе, что верну их её высочеству в целости и сохранности.
Затем Ксения Георгиевна вынула из шкафа длинный шёлковый кушак от китайского халата.
— Привяжи это к шпингалету и спускайся. До земли он не достанет, придётся прыгать. Но ведь ты храбрый, ты не побоишься. Храни тебя Господь.
Она перекрестила меня и вдруг поцеловала в щеку — я даже растерялся. И, верно от растерянности, спросил:
— Не передать ли что-нибудь господину Фандорину?
— Что я его люблю, — коротко ответила её высочество и подтолкнула меня к окну.
До земли я добрался без членовредительства. Парк преодолел тоже без приключений. У ограды, за которой располагалась Большая Калужская улица, почти пустая в этот вечерний час, остановился. Выждал, когда поблизости не будет прохожих, и очень ловко перебрался на ту сторону — в искусстве лазания через заборы я определённо добился немалых успехов.