— …А государь прослезился и говорит: «Это знак свыше, что мне не нужно царствовать. Я сложу с себя венец и уйду в монастырь, чтобы весь остаток моих дней молиться о душах погибших», — говорила одна, полная и важная, но, судя по виду, не из самого большого света. — Мой Серж слышал это собственными ушами, потому что вчера состоял при его высочестве дежурным чиновником.
— Какое величие души! — восхитилась собеседница, дама помоложе и попроще, взиравшая на толстуху с почтением. — А что Симеон Александрович? Неужто правду говорят, что это именно он уговорил царя и царицу все-таки отправиться на этот злосчастный бал?
Я потихоньку подобрался ближе, делая вид, что увлечён разглядыванием каких-то кружевных штанишек с рюшами и оборочками.
— Сущая правда, — понизила голос первая. — Серж слышал, как его высочество сказал: «Эка важность! Быдло потоптало друг друга в давке за дармовщиной. Полно ребячиться, Ники, ступай царствовать».
Вряд ли у полной дамы хватило бы фантазии такое выдумать. Как это похоже на Симеона Александровича — повторить слово в слово фразу, некогда сказанную Александру Благословенному убийцей его венценосного отца!
— Ах, Филиппа Карловна, но зачем же было в такой вечер отправляться на бал к французскому посланнику!
Филиппа Карловна скорбно вздохнула, возвела очи горе.
— Что я могу вам ответить, Полинька? Лишь повторить слова Сержа: «Кого захочет наказать — лишит разума». Видите ли, граф Монтебелло специально для бала велел привезти из Франции сто тысяч роз. Если бал перенести, розы бы завяли. Поэтому их величества посетили раут, но в знак траура не стали танцевать. А по Москве среди простонародья уже слухи ходят, что царь со своей немкой отплясывали да радовались, что столько православных душ загубили. Ужасно, просто ужасно!
Господи, подумал я, какое непростительное легкомыслие. Из-за каких-то роз настроить против себя всю Россию! Трагедию на Ходынке ещё можно было бы объяснить несчастным стечением обстоятельств, устроить показательный суд над организаторами гуляний — что угодно, только бы сохранить авторитет высочайшей власти. А теперь всеобщая ненависть обрушится не на московского генерал-губернатора, а на царя с царицей. И все будут повторять: розы им дороже людей.
Мы шли по улице обратно, неся множество коробок и свёртков. Не знаю, о чем размышлял Фандорин, не слышавший разговора двух покупательниц, но вид у него был сосредоточенный — вероятно, он выстраивал план дальнейших действий. Я сделал над собой усилие и тоже перестроился на практический лад: как разыскать беглого лорда Бэнвилла, а вместе с ним Михаила Георгиевича?