— А Хольберг знал, что ребенок его?
— Знал, конечно, еще бы, но отрицал это. Говорил, это не от него, мол, сестра спит с кем попало.
— Значит, они больше не общались, ни на предмет дочери, ни на…
— О чем вы! Никогда! Вы как себе это представляете? Ничего такого в принципе не могло быть.
— Не могла Кольбрун послать ему это фото?
— Нет, нет. Я даже представить себе этого не могу. Исключено.
— Он мог и сам сделать снимок. Или кто-то, кто знал эту историю. Он мог, скажем, прочесть сообщение о смерти в газете. Были об Ауд некрологи?
— В местной газете. Я сама и написала. Наверное, он мог это прочитать.
— Ауд похоронена здесь, в Кевлавике?
— Нет, мы с сестрой родом из Сандгерди, там есть небольшое кладбище, на Китовом мысу. Кольбрун хотела, чтобы ее похоронили там. Дело было посреди зимы, едва смогли могилу вырыть.
— В свидетельстве о смерти написано, что девочка умерла от опухоли мозга.
— Так сказали сестре. А она просто взяла и умерла, несчастная крошка, и мы ничего не могли поделать. Четырех лет не было!
Элин посмотрела на фотографию и подняла глаза на Эрленда:
— Просто взяла и умерла.
В доме темно, слова, горькие, скорбные, отдаются гулким эхом.
Элин встала, зажгла тусклую лампу, вышла в коридор, дальше, кажется, на кухню. Открыла воду, что-то куда-то налила, открыла какую-то жестянку, запахло кофе. Посмотрим покамест, что висит на стенах. Картины и рисунки. Пастель, в черной рамке, явно детская рука. А, вот то, что нужно. Две фотографии Ауд, разного возраста, промежуток года два, наверное.
Первое фото черно-белое, делали в студии. Девочке меньше года, сидит на подушечке в симпатичном платьице, в волосах бант, в руках погремушка. Повернута на три четверти к объективу, улыбается, видны четыре крошечных зуба. На другой фотографии ей года три, наверное, эту делала сама Кольбрун, цветная. Девочка стоит среди каких-то кустов, ее освещает яркое солнце, одета в толстый красный джемпер и юбочку, на ногах белые носочки и черные туфельки с блестящими пряжками, смотрит прямо в камеру. Выражение лица серьезное, наверное, мама просила ее улыбнуться, а та закапризничала.
— Кольбрун так и не пережила это, — раздался голос Элин.
Эрленд обернулся, вот она, стоит в дверях.
— Врагу не пожелаешь такого, что и говорить.
Взял у нее из рук чашку с кофе, сел обратно в кресло, Элин — на диван, лицом к нему.
— Курите, если хотите, — сказала она.
— Я пытаюсь бросить.
Чего это я извиняюсь, не к лицу это. Да и в груди болит, не стоит. А, черт с ним, где эта пачка. М-да, уже девятая сегодня.
Элин пододвинула ему пепельницу.