Вот как? Значит, вы признаете, что Синайская Библия связана именно с тем, что вы нашли в пещерах?
О да, конечно, величаво ответил старик. Ты не знал, что так уж у меня заведено было? Летом гулять по холмам Иудеи, радуясь солнышку, а с первым дуновением прохладного осеннего ветра возвращаться в лавку в Старом городе, зимой спускаться в пещеры прошлого, а весной отправляться в хадж? Я соблюдал такой режим тысячи лет, почему бы нет? Что может быть увлекательнее?
* * *
В утро перед отъездом О'Салливан Бир, запирая сейф, заметил листок бумаги, застрявший в щели на задней стенке. Он вытащил его и передал Хадж Гаруну.
Должно быть, памятка, написанная вами до прихода крестоносцев?
Это не мое. Это письмо на французском языке.
Вы можете его прочесть?
Конечно.
И кому же оно?
Какому-то Стронгбоу.
Чертов миф, проворчал О'Салливан, который в Доме героев Крымской войны слыхал истории об этом ученом девятнадцатого века. Никогда он не существовал. И не мог существовать. Англичанин не может быть таким сумасбродом. Что там говорится?
Этого Стронгбоу благодарят за гостинец, который он переслал через всю Сахару в честь памятного события.
Что за подарок?
Пайп кальвадоса.
Из-за одной пинты столько возни?
Нет, пайп — это такая единица измерения, кажется. Около ста пятидесяти галлонов. Что-то около семисот бутылок.
А, ну пусть столько, это хоть на что-то похоже. А что за событие?
Рождение девятисотого ребенка.
Да что вы. Чьего девятисотого ребенка?
Того, кто написал письмо.
Он назвал себя?
Отец Якуба.
Ясно, священник. Откуда он пишет?
Из Тимбукту.
Что?
Здесь больше ничего не сказано, только номер письма. Должно быть, они долго переписывались.
Почему вы так решили?
Номер четыре тысячи с чем-то. Дальше чернила выцвели.
Да уж, Господи Исусе. Священник, ставший отцом девятисот детей? Семьсот бутылок кальвадоса в Тимбукту? По четыре тысячи писем в каждую сторону? Что за число там?
Ночь. 24 июня. 1840 год.
Чем вы тогда занимались?
Хадж Гарун пришел в замешательство.
Ладно, не важно. Во всяком случае, вы не слонялись по пустыне и не кипятили мозги на солнышке. Ну, пора, вот и повозка за скарабеем подъехала.
* * *
Пробил час Синдбада. В Яффе они взошли на борт греческой каики и взяли курс на юг Турции. Хадж Гаруна сразу же начало тошнить; вниз он не мог спуститься из-за чада двигателя, а наверху не мог стоять на ногах, потому что ослаб от рвоты. Он боялся, что его смоет волной за борт, и в конце концов О'Салливан решил привязать его к планширу возле скарабея, чтобы он не расшибся обо что-нибудь, кувыркаясь туда-сюда.
Усевшись верхом на скарабея, ирландец припал к жуку, держась за веревки, как за поводья, словно скакал на нем в Константинополь. Волны яростно швыряли суденышко. Когда о нос разбивалась очередная волна, Хадж Гарун стискивал челюсти и закрывал глаза. Волна прокатывалась, и он корчился, извергая изо рта поток воды.